А утром погода совсем прояснилась. Несмотря на погасший костер, я практически не ощущал холода. Отрубив у Бирюка пальцы со второй руки, позавтракал, и засобирался в путь. Возвращаться я не планировал, поэтому не стал скрывать следы своего пребывания. В конце концов, если кто-то и явится, меня не отыщет. А скорее всего, трупы найдут хищники.
Хотя снег местами доходил едва ли не до колена, идти было совсем не тяжело. Я только удивлялся: как успело намести всего за несколько дней. Теперь же небо сияло пронзительной синевой, а ослепительная гладь белого поля простиралась до самого горизонта. Справа белел заснеженный лес, я старался постоянно держать его в поле зрения, чтобы снова не пойти по кругу, как это было в первый раз. Впрочем, однажды все же забеспокоился, когда вдали увидел уже знакомый мне прозрачный шар, но быстро успокоился: не этот, другой.
И снова меня поразила странная перемена: как только я подошел ближе, шар из прозрачного вдруг как-то незаметно сделался совершенно черным. Брошенный снежок, как и вчера, бесшумно исчез внутри. И только. Когда же я отошел всего на несколько метров, шар вновь начал приобретать прозрачный вид. Стоило же мне приблизиться — чернел.
— Черт знает что, — сказал я вслух, желая отогнать тревожное предчувствие. В самом деле, мало ли причуд уготовила человеку Зона. А сколько ожидает своего часа у нее в запасниках…
У самой кромки леса возникло небольшое снежное облако, донесся невнятный шум. Что бы там ни было, а встречаться с этим в открытом поле у меня не было ни малейшего желания. В который раз пожалел, что не раздобыл какой-нибудь оптики. Теперь бы ох как пригодилась.
Тем временем, шум нарастал; кажется, стали даже различимы хриплые рычания. Я сдернул с плеча автомат и присел в низкой стойке. Судя по всему, крупный хищник несся в мою сторону. Нужно было лишь выбрать: стрелять сразу или выждать. Я выбрал второе, и буквально через несколько секунд вздыбленный снежный фонтан со скоростью локомотива пронесся мимо, а затем, на мгновение вспыхнув ослепительным столбом, брызнул в обратную сторону — в мою. Не целясь, я сжал спусковой крючок. Заглушая выстрелы, по полю пронесся рев. То, что находилось внутри фонтана, замедлило ход, я успел выпустить еще очередь и откатился в сторону. Громадная черная туша, разбрасывая снег и собственную кровь, пропахала всего в паре шагов, я ударил очередью вдогон.
Гигантский лохматый кабан перевернулся через голову, взбрыкивая копытами, подпрыгнул метра на два над землей и рухнул в снег. Я застыл в ожидании: поднимется ли… Но прошла минута, затем другая… мутант не подавал признаков жизни, только изредка хрипел булькающей в горле кровью. Было понятно, что буквально несколько минут назад я чудом избежал смерти. В который раз избежал, и теперь, когда опасность миновала, меня охватил страх. До тошнотворной слабости, до дрожи в пальцах. Ведь могло случиться наоборот: в эту самую минуту мои кишки с чавканьем входят в хищную кабанью пасть, разрывается и дымится разорванный живот.
Я сидел в снегу и смотрел на окровавленную черную гору. Как мне удалось увернуться? Ведь скорость его была велика, очень велика, только профессиональный зверобой мог совладать с подобной махиной…
Долго раздумывать, впрочем, смысла не было. Мне в очередной раз довелось вытянуть счастливый билет. Наверное, следовало бы порадоваться. И я порадовался, тихо, про себя. Потом отряхнулся и продолжил путь. На кабана даже не оглянулся.
Начинало смеркаться; уже западную сторону горизонта подернуло глубоким малиновым; до того синие, тени теперь сделались фиолетовыми, местами и вовсе уходили в черноту. Я шел целый день, но не чувствовал усталости, будто вышел только четверть часа назад. Ни довольно ощутимый морозец, ни глубокий снег не выбили из сил. Я двигался и двигался — вперед. Лишь когда багровый диск солнца практически скрылся за горизонтом, понял: целый день я прошагал напрасно, я пришел в то же самое место.
Не в силах сразу смириться со случившимся, я еще какое-то время кружил вокруг хутора, но накатывающая ночь заставила вернуться в сарай. Внутри — кострище, у стены прислонены два ослепительно белых трупа.
И сразу накатила усталость — дикая, нечеловеческая. Будто на меня разом обрушился весь этот минувший день. Не хотелось ни разжигать костер, ни двигаться, ни даже открывать глаза. Каким бы чудесным ни было мое исцеление, все же обычная усталость и голод брали свое, и я еще некоторое время ожидал, что же окажется сильнее: голод или желание не двигаться. Потом провалился в сон, черный, как яма, без сновидений. Очнулся посреди абсолютно кромешной мглы. Сколько проспал? Далеко ли до рассвета? Нащупал кострище и, едва ворочая обмороженными пальцами, развел огонь. Тот бодро побежал по облитым горючей жидкостью дровам, жадно облизывая их шершавые обуглившиеся бока. Было понятно, что придется ломать еще: на остатках долго не продержаться.
Я приподнялся, глубокие тени на трупах заиграли, придавая их заиндевевшим лицам некое подобие эмоций. Показалось даже, что один из них улыбнулся. Я тоже приветливо подмигнул ему:
— Ничего, прорвемся.
В самом деле, это даже хорошо, что я вышел снова к хутору: еще не известно, как бы пришлось ночевать в лесу или открытом поле. Приплутал — с кем не бывает. Мудрено ли — без компаса-то.
Настроение немного поднялось, я сумел переломить несколько деревяшек для костра. Сделалось еще теплее и веселее, аппетит разыгрался прямо волчий.
О пропитании долго размышлять не надо: природа вокруг — лучший холодильник, а мясо — так вот же оно — целых полтора центнера у стены сидит, ожидает.
Я понял, что хочется чего-нибудь особенного, нежели просто отварные пальцы. Еще до конца не понимая, что буду делать, раздел спутника Бирюка по пояс и стал отрубать ему голову. Нож врубался в окостеневшее тело по миллиметру. Нет, так ничего путного не сделать. Я подволок тело к костру и опрокинул головой в огонь. Хлынули искры, завоняло паленым волосами. Костер разгорелся веселее.
— Вот так, пропекись, родимый…
Я сидел и молча любовался, как обугливается голова, как лопается и сходит лоскутами кожа, обнажая пучки лицевых мышц, как запекаются выпученные белки глаз. Вскоре приятно запахло жареным мясом. Я подумал, что внутри черепной коробки вполне приятно могут запечься мозги, это был бы даже деликатес… Только вот мясо на лице перегорит.
Пришлось вытащить голову и соскрести мясо с костей. Мягкое, оно легко отошло от черепа, и вскоре я наслаждался шашлыком, густо посыпанным крупной желтой солью и пеплом. Аппетитно отдавало дымком… А тем временем в костре под углями томился череп, наполненный мозгами.
Такого пиршества у меня давно не было. От вкусовых ощущений я едва не потерял сознание. Силы буквально на глазах втекали в мое иззябшее, измотанное тело. Когда же с шашлыком было покончено, наступила очередь главного деликатеса.
Потом я немало повозился с отделением головы, но в конце концов решил, что это не так уж необходимо. Просто положил череп себе на колени и изо всех сил несколько раз треснул по кости большущим камнем. Хрустнуло, но, вопреки ожиданиям, появилась лишь небольшая трещина. Пришлось усердно поработать камнем, прежде чем удалось отбить черепную крышку. Но вот, наконец, дымящаяся ароматная масса предстала внутри черепа — как в чаше. Полусырой, с кровинкой и дымком, мозг был вершиной гастрономического блаженства! Я подцеплял теплый студень двумя пальцами, отправлял в рот, закрывал глаза и высасывал всю гамму вкусов; потом снова выцеплял и снова высасывал… Не смогу никогда никому описать то, что творилось внутри меня — я просто был на вершине блаженства. Казалось, что питаешься самой жизнью, самой внеземной энергией — сочной, животворительной, яркой… Внутри все трепетало, возбуждалось и падало, приятно щекоча желудок и низ паха. Но, думаю, секс в сравнении с этим — грубая, деревянная радость животного.
«Если так можно будет каждый день, — подумал я, — то можно и не возвращаться назад. Только бы было свежее мясо и мозги. Больше ничего не надо, и не хотел бы я снова оказаться ни на Кордоне, ни в каком-либо другом месте. Мне и здесь хорошо. Мне и здесь…»
