Я погладил его по лицу. Еще теплый и живой, Бирюк не хотел умирать и смотрел на меня мокрыми глазами, полными надежды и удивления. Я снял у него с пояса нож и приставил острием к горлу.
— Ты все равно будешь мучиться и умрешь. Я только помогу тебе.
Он пустил еще два пузыря. Я надавил на рукоять ножа, с хрустом лезвие вошло в шею. Из разреза полилась дымящаяся кровь. Такого момента упускать было нельзя. Я прильнул к ране и стал вытягивать густую теплую массу, чувствуя, как с каждым глотком силы наполняют мое изможденное тело. Шея Бирюка дрожала, он слабо хватал меня за спину, а я все пил и пил, пьянея с каждой секундой. Когда руки его обмякли, я, наконец, оторвался от раны.
Необычайный прилив энергии наполнил меня; несомненно, от выпитой крови, и я не без некоторого страха понял это. Кровь приходилось пробовать и до того, но никогда еще она не оказывала столь разительного действия. Я снова наклонился к ране, но понял, что больше не смогу выпить ни глотка. Впрочем, и этого было достаточно. Теперь я смог не только подняться в полный рост, но даже сделать несколько уверенных шагов и не почувствовать слабости. Теперь все было не так уж плохо. Если они и побывали на Кордоне (что вряд ли: слишком быстро вернулись), то никого не привели с собой, а значит, о моем местонахождении никто не догадывается.
Отчего-то вдруг сделалось легко и спокойно. Я был совершенно уверен в том, что здесь нахожусь в полном владении ситуацией, что в этих местах мне не грозит никакой опасности. Не знаю, откуда взялась эта уверенность (или даже самоуверенность), только именно такое и было ощущение. Я даже подумал, что согласился бы здесь остаться навечно, была бы свежая кровь, мясо и еще — будь я здесь полным хозяином. Уходить мне все равно некуда. Если бы только Зона снабжала меня новой добычей…
Увы, но оставаться здесь я не мог. Нужно было выдвигаться, пока еще имелись силы. На всякий случай я обыскал и оттащил трупы подальше в сарай и забросал снегом. Наладонники не работали и у этих. Впрочем, кое-чем поживиться все же получилось: патроны, аптечка, всего одна банка тушенки и литр водки. Не похоже, чтоб шли в глубокий рейд. Скорее, так, кусочничали в окрестностях.
Попробовал еще раз выпить крови, но она успела загустеть и не принесла абсолютно никакого приятного ощущения. Я закинул за спину мешок и вышел из сарая.
Вот уже часа два блуждал я по окрестностям, но странное чувство, однажды забрезжив, затем не покидало меня. Мне стало казаться, будто я хожу по кругу. Впервые я заподозрил это примерно через час после выхода, когда вдали увидел будто бы знакомые зубцы леса, но успокоил себя мыслью, что лес везде одинаков. Потом же увидел посреди поля странную аномалию. Два огромных зыбких шара, висящих примерно в метре над землей. Странным было и то, что издали шары переливались радужным светом, отражая белое небо и отдаленную кромку леса; когда же я подошел ближе, оба шара вдруг потемнели, а затем налились густой чернильной чернотой, даже с каким-то матовым отливом. Я слепил снежок и бросил его внутрь шара. И… ничего не произошло. Даже обычного для аномалии хлопка или треска не послышалось. Снежок абсолютно бесшумно вошел в шар и пропал в нем. Сделалось немного не по себе. Всегда становится неуютно, когда сталкиваешься с чем-то новым и необъяснимым; и уж тем более — если сталкиваешься здесь. Я осторожно обошел шары и двинулся дальше.
А еще примерно через час набрел на точно такие же. Нехорошее предчувствие зашевелилось в груди. Когда же я увидел свои собственные следы с той стороны шаров, окончательно понял, что хожу по кругу. И это было вполне возможно, если учесть, что под рукой не было даже самого дрянного компаса.
Тем временем, снег заметно потемнел — первый признак скорого приближения сумерек. Выбор невелик: либо возвращаться в сарай, либо ночевать в поле. Я еще раз прислушался к ощущениям внутри себя. От былой немощи не осталось и следа. Плечо по-прежнему слегка кровило, но это не приносило ни малейшей боли, только слегка пощипывало. Было странно вспоминать, что буквально часа три назад я едва мог поднять голову и передвигался лишь ползком. И неужели это все от выпитой крови?.. Но иного объяснения столь разительному изменению у меня не было.
Я пошел назад в поселок, размышляя, что предпринять дальше.
Ночь надвигалась стремительно; когда я достиг сарая, мало что можно было различить на расстоянии всего нескольких шагов.
Впрочем, рассматривать было нечего. Я заново разжег уже погасший костер и опустил в него найденную у тех двоих банку тушенки.
Мясо было какое-то разваренное и совершенно безвкусное. Я едва сумел протолкнуть несколько кусков в горло и то лишь потому, что понимал необходимость получения организмом калорий. Пока жевал, безучастно осматривал внутренности сарая: надо же было на что-то смотреть… Глаза наткнулись на дальний угол, в котором под снегом лежал Бирюк с товарищем. Показалось забавным: я вроде как в компании. Впрочем, почему нет?
Извлечь их из-под снега и усадить рядом с костром было делом нелегким. Оба уже окоченели и никак не желали оставаться в сидячем положении, словно одеревенев; пришлось просунуть подпорки в виде обломанных штакетин. Теперь они сидели почти ровно.
— Ну вот, — сказал я им, — втроем не так скучно. Не возражаете, что я ем вашу тушенку? Вам она теперь ни к чему.
Показалось даже, что Бирюк приветливо помотал головой.
— Ну вот и хорошо…
Я отхлебнул водки и еще заел тушенкой. Сделалось тепло и радостно. Теперь все у меня будет просто замечательно.
Потрескивал костер, по синюшным щекам моих товарищей неровно прыгали тени, и казалось, что двигаются ресницы над прикрытыми глазами. Практически живые, только рты раскрыты. И пар только я пускаю.
— Вы уж извините, ребята, что так получилось.
Те понимающе молчали. Ничего, мол, мы и сами не против. Хорошо нам теперь, сидим вот, никуда не торопимся.
— Есть хотите?
— …
— Ну, как хотите. А я, пожалуй, еще поем. Дрянь ваша тушенка, конечно, свежего мяса бы сейчас…
Взгляд упал на руку Бирюка. Я в задумчивости потрогал ее. Ледяная, окоченевшая.
— Ты не против, если я твоего мясца позаимствую? Кровью уже ты со мной поделился. Второй раз выручаешь, если б не вы, ребята, я б уже теперь окочурился.
Бирюк не возражал.
Ударом ножа я отрубил ему пальцы и бросил в пустую банку из-под тушенки, засыпал снегом. Когда разварится — должен получиться неплохой бульон.
Вышло и в самом деле неплохо. С янтарной жиринкой, наваристо, горячо… Жилы, правда, не сварились, пришлось вытянуть и выбросить. Ногти тоже долго выдирал. Зато мясо с костей отошло полностью. Сладковатое, немного похожее на курятину, оно обладало неповторимым ароматом и привкусом. Я долго смаковал каждый кусочек, обсасывал фаланговые косточки… Протянул кусочек Бирюку:
— Хочешь? Твои же пальцы. Попробуй…
Тот молчал. Я не без труда раскрыл его окоченевший рот и запихнул туда кусок отварного мяса. Надо было второго оставить в живых, чтобы накормить жарковьем друга. Но что теперь жалеть задними мыслями… В следующий раз учту.
После ужина мною овладело расслабленное, умиротворенное состояние. Кажется, за последний год никогда я еще не пребывал в столь уравновешенном расположении духа. Даже на Кордоне, охраняемом круглосуточно со всех сторон, забившись в какой-нибудь подвал, не чувствовалось такой безопасности и гармонии — внутри и извне. Казалось, сама Зона охраняла меня, или я сам стал частью Зоны. Не было ни одиноко, ни страшно посреди черной заснеженной ночи. Потрескивание дров навевало медленные приятные мысли, горячий бульон согревающее растекался по жилам, со мной рядом сидели два приятных молчаливых собеседника, внимательно наклонив головы. Совершенно не верилось, что еще утром я практически умирал. И, когда вспоминал об этом, казалось, что все было не со мной, или просто-напросто снилось. Впрочем, думать о том совершенно не хотелось. Я и не думал.
