Куда деваться, нужно было везти всех по маршруту, аккуратно соблюдая остановки. На то и автобус. А про то, что ты ненастоящий автобус, никому знать не следовало.

Потом он взял в себя так много, что перестал останавливаться на остановках. Он сошёл с пути. И, доехав до горизонта, всех их съел, потому что господин в шляпе, который вёз рыбку в целлофановом пакете, начал о чём-то догадываться.

Патологическая проверка почты делает тебя похожим на почтальона. Только наоборот: ты повязан со своим почтовым отделением, пусть даже оно умещается в ладонь, но при этом только хлопаешь дверцами пустых ящиков. Или жадно накидываешься на очередной ошмёток газеты. Или счёт. Или – о боги – действительно, письмо. От другого, такого же повязанного.

Я верблюд, и у меня в руках куча почтовых ящиков. В пустыне они не очень нужны, но я, как вы уже знаете, иначе не могу. Я верблюд не из-за горбов, хотя в прошлой жизни точно звонил в колокол и жил в башне. Просто я много пью. Воду. Все фильтры – мои друзья. Все фонтаны, колодцы и краны. Кулеры. Привлекательные бутылочки и баночки, холодильники, чайные сервизы. Очень много я пью, и верблюды, держу пари, пьют столько же. Почтовая разница между нами лишь в том, что им не приходят письма оттого, что приходить им некуда, а мне – просто никто не дописывает до конца. Верю, что пишут. Я тоже пишу очень медленно. Это вообще чудо, что я умею писать.

В детстве моей мечтой было стать яблоком. Кто-то сказал, что можно вырасти на дереве, созреть и налиться соком. Красные бока такие красивые. Блестят. В них можно натыкать гвоздики и никогда не состариться. Я висел на ветке и обливался потом, но солнце нисколько не округляло моих очертаний. Я надувал щёки и думал о кожуре и косточках. Яблоню приходили трясти, чтобы призвать меня к порядку или к обеду, но я ещё не был готов. А потом я чуточку подрос, и ветка обломилась; я понял, что сгнил, так и не став яблоком. С тех пор мне нечего терять, во всяком случае, мечты никакой не осталось.

Не знаю, сколько мне лет, но знаю, сколько у меня веток. На ветки иногда вешают конверты, в которых – то письма, то пустота. Приятно, когда письма, я ощущаю наполненность, даже зимой, когда до яблок ещё далеко.

Приходят люди и поют моим птицам. Петь могут те, которым легко ощутить на себе оперение. Остальных я трясу, чтобы они приносили свои плоды, иначе ничего не выйдет.

Иногда мне скучно, и я читаю. Один человек хотел стать яблоком, а я не помогла, не хотела. Я-то знаю, как лучше, как он любит пить сок и писать имэйлы, я знаю, как скучно ждать осени без его болтовни о зверях. Зверей я никогда не видала.

Яблони, кажется, не стареют; или мне одной повезло не глазеть на себя, в то время как прочие сохраняют свою тонкость. Мне бы хотелось развешивать на чужих ветвях письма и нажимать на кнопки, хотелось бы наливать тому крохе чай в его маленькую чашку, но больше он не приходит, ветви отрастают, а его всё нет, значит, стал зверем, если они и вправду существуют.

Птицы говорят исключительно о делах и утомляют, они похожи на корни, до того глубоки их мысли. В них тоже нет старости, только перемещения и следы на снегу. Для этого им нужны люди, для лёгкости, нет ничего слаще пения людей в весеннюю пору.

Соня хороша, как сверкающая бусинка, она будто сошла с мозаики на стадионе Юных пионеров. Я не знаю ничего про этих пионеров, они давно вымерли, ещё до меня, пусть даже юными, гигантские ящеры и те реальнее. Но Соня, ей навсегда четырнадцать, лёгкие волосы, сладкие щёки, мечтательная спина.

С каждым годом и днём рождения, думаешь, что не дорасти до неё, не достать, эта пропасть будет вечной, непреодолимой, никаких мостов, не допрыгнуть; она могла бы перелететь ко мне, если бы захотела, она лёгкая, что ей стоит. Но Соня никогда ко мне не прилетит, я не умею с птицами, тем паче с ангелами.

Соня как идеальная идея, как тот финальный, приплюсованный к общей массе звук, выжимающий из тебя слезу, или отпускающий всю твою внутреннюю сжатость на свободу, как собственноручный разрыв на теле. Возвращаешься ночью по тёмной улице, случайные шатающиеся люди, скудные лучи жёлтого света, разве что подсветить лужу, и тебе ничего не слышно, ни машин, ни гудящего электричества, слышно только музыку твоей любви к Соне, как оглушённый идёшь, весь в слух, бесконечное повторение, и вдруг в тебя пуля, чья-то случайная. Ударяет в спину, или в голову, или в шею, где кожа нежнее. И очень не сразу чувствуешь боль, только холодное, только прикосновение, как Сонин палец зимой, одной из тех зим, когда вы вдруг стали знакомы. Она хороша, как сверкающая бусинка, как луна, как звёздочка, сразу чувствуешь себя и ниткой, и небом, только не знаешь, как об этом сказать, пока не погасло, пока не проснёшься с нею рядом, не подумаешь – моя, не задохнёшься от подступающих слов, отступающих действий. Правда ли всё это? Сонин холодный палец, вот что тебя ударяет, так, что не почувствуешь боли, не успеешь испугаться, чего ты боялся раньше? Темноты? Нелюбви? Клыкастой собаки? У Сони не было собак, не было никаких животных, у неё были люди, много людей, и стать одним из них, это как войти в нобелевские лауреаты, не зная критериев, не зная направления, за математику ты или за мир. Ощупываешь темноту за её платьями, зрачками, ресницами, подошвами ботинок и туфель, шагами то в сантиметр, то в милю, одна за другой слоями снимается папиросная бумага, всё отчётливее Соня.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.