Потом он провел на Юге еще не одну неделю, побывал в десятках городков, но тот вечер был самым неприятным. Таких минут ему больше не случалось пережить.
Он сошел с автобуса в пол у квартале от дома, небольшого обшарпанного особняка, разделенного на квартиры и комнаты, где они с женой снимали меблированную квартиру всего за семьдесят пять долларов в месяц. Сначала Джеку там не нравилось — дом был в банальном викторианском стиле, со множеством украшений, с высокой остроконечной крышей, и шпилями, и закопченными трубами; окна в вестибюле были цветные, в воздухе пахло пылью, старым деревом, давней стряпней, всяким хламом. А прожив тут несколько месяцев, Джек попривык — он ведь был человек нетребовательный. Его радовало то, что платить надо всего семьдесят пять долларов в месяц и что друзья все время твердят, как они удачно сняли себе жилье.
Первый этаж был разделен на три маленькие квартирки, и в квартирке, выходившей на улицу, жила черная женщина с несколькими детьми; ставни у нее всегда были закрыты, поломанный детский трехколесный велосипед и всякие разбитые, растерзанные игрушки без колесиков валялись на дорожке или в вестибюле. Джек уже привык осторожно перешагивать через них. На втором этаже одна квартира довольно долго пустовала — голое, не застеленное ковром помещение, где гуляли сквозняки, но сейчас там поселились какие-то люди — временно или надолго, Джек не знал. Иногда он встречал на лестнице трех-четырех молодых людей, всегда разных; иногда появлялась девушка, но Джек плохо запоминал лица. В общем-то его это не касается, сказал он как-то жене, вот только полиция может туда нагрянуть в поисках наркотиков, а зная полицию, можно предположить, что они ворвутся и к Моррисси. «В таком случае, — пылко заявила Рэйчел, — мы подадим на них в суд за незаконный арест». Джек как раз недавно помогал в защите молодого преподавателя государственного университета Уэйна, которого арестовали во время облавы на наркоманов: полицейские ворвались в квартиру по соседству, арестовали там всех и ринулись в квартиру, где жил этот преподаватель с женой, и хотя ни тот, ни другая наркотиков не употребляли, их обоих отправили в полицейский участок. Преподавателя уволили с работы. После полутора лет судебной волокиты, исков и контрисков он сдался и покинул Детройт.
Поэтому, думал Джек, наверное, им с женой лучше выехать отсюда, пока не поздно: ведь если его арестуют даже по ошибке, карьере его конец.
Войдя в квартиру, Джек, к своему великому разочарованию, услышал голоса: Рэйчел громко раздраженно спорила с кем-то. Это оказался молодой человек, которого Джек вроде бы уже видел, — он, вздрогнув, повернулся к Джеху, когда тот вошел. Джек, даже не улыбнувшись, коротко кивнул.
— Ты ведь знаешь Тони, верно, Джек? — сказала Рэйчел. — Он только что возник — как с неба свалился.
Парень был явно взволнован и очень нервничал. Редкие свалявшиеся вьющиеся волосы, толстый заношенный черный свитер. Рукава уже начали обтрепываться. Джек не сказал ни слова — только бросил чемоданчик на диван. Снял куртку и бросил ее туда же.
— Кто-то звонил тебе, я записала, — сказала Рэйчел. А Джека раздражало, что у них посторонний: ему так хотелось показать ей статью в «Нейшн». — Тебя застали в Центре? Я сказала, чтоб позвонили туда. Я сама только что вернулась.
— А кто это был?
— Кто-то по имени Эммет, по-моему. Не знаю, что ему нужно.
— Слишком много всего происходит, — буркнул Джек. — Просто голова пухнет. — Он пошарил по карманам и вытащил клочок бумаги с номером телефона, но без фамилии. Он никак не мог вспомнить, чей это телефон.' На обороте было нацарапано: «Ср. 10 утра», но и это не помогло ему вспомнить. В другом кармане он обнаружил совсем крошечный клочок, на котором было написано: «Эммет, 6 веч.». — О, Господи, — произнес он, — этот человек будет здесь в шесть — здесь, у нас дома. Понятия не имею, кто он. Речь идет о его сыне — сын в Торонто и не желает возвращаться, чтобы не попасть под мобилизацию. Я сказал, чтобы он зашел повидать меня сегодня вечером, потому что завтра я чертовски занят.
— Ты правильно поступил, Джек, — сказала Рэйчел. — В таком случае он может с нами поужинать. Отлично. А как с тобой будет, Тони? Хочешь остаться?
— Черт, слишком много для вас беспокойства…
Джек терпеливо ждал, стараясь, чтобы на лице не отразилось раздражения. Ему так хотелось провести сегодня вечер спокойно. Он очень устал. И его слегка пошатывало — возможно, из-за этого чертова грузовичка, который чуть его не сшиб. Слишком много всего происходит.
— Слушай-ка, Тони, — сказала Рэйчел дружеским, шутливо-сердитым тоном, — а ты сегодня ел? И вообще когда ты последний раз ел?
— А, черт, не знаю, я не чувствую голода…
— Ты что же, даже о себе не можешь позаботиться? Оставайся-ка лучше у нас. Честное слово, вид у тебя как с того света. Настоящий наркоман, так что полиция, как увидит тебя, мигом зацапает.
Джеку уже осатанел Тони, поэтому он сослался на то, что должен поработать до прихода Эммета. Прошел в свой кабинетик, скромную комнатушку окнами на улицу, и закрыл за собой дверь. К своему великому удивлению, он увидел, что уже без двадцати пяти шесть. На что же ушел день? Он сейчас работал со столькими людьми, столько было у него на руках почти безнадежных дел, он старался расшевелить своих клиентов, пробудить их сознание, заставить выйти из оцепенения, а с другой стороны, старался запугать домовладельцев, и финансовые компании, и сотрудников социального обеспечения, и руководителей благотворительных обществ… Ему нравилось то, что он делал, хотя это порядком изматывало его. Каждый вечер, вернувшись домой, он вытаскивал из карманов с полдюжины клочков бумаги, на которых были записаны имена, и телефоны и что-то для памяти, и раскладывал на бывшем кухонном столе, который служил ему вместо письменного. Затем он садился и смотрел на них, стараясь привести в порядок мысли.
А затем, когда он чувствовал, что готов взяться за дело, вытряхивал содержимое своего чемоданчика и уже всерьез садился за работу.
Сегодня он опустился на стул, швырнул «Нейшн» на груду других журналов и в раздражении потер лицо. Он слышал, как Рэйчел разговаривала в общей комнате. Ее голос звучал пронзительно, а голос Тони — приглушенно. Джек не испытывал неприязни к Тони, не желал ему зла, но его злило, что Тони торчит у них, — а если бы не Тони, торчал бы кто-то другой. Вечно у них кто-то околачивается. Его жена была связана с детройтским отделением Комитета за прекращение войны во Вьетнаме и то сидела в штаб-квартире Комитета, то здесь — с кем-то, нуждавшимся в помощи. Сейчас она открыла дверь и, заглянув в комнатушку, спросила:
— Джек, можем мы одолжить Тони десятку?
— Нет, — сказал он. И, помедлив, добавил: — Впрочем, если тебе так уж хочется, валяй. Ладно.
— Ты не возражаешь?
— Нет. Я ведь сказал — ладно.
Рэйчел закрыла дверь.
Джек положил локти на стол и пригнулся, чтобы можно было смотреть в окно и видеть внизу улицу. Он очень любил эту комнатенку. Ему было здесь хорошо, он здесь властвовал. Они с Рэйчел притащили из подвала старый стол, и теперь он был завален бумагами, журналами и книгами. Он был куда шире стола, который стоял у Джека в Центре. Нравился Джеку и вид отсюда — он видел прямо под собой улицу, множество припаркованных машин и все тот же старый драндулет «Форд» на углу, явно брошенный. Надо будет как-нибудь выбрать время и позвонить в полицию, чтобы его отсюда убрали. Видел Джек и черных ребятишек, игравших у края тротуара, — они кидали на асфальт какую-то ерунду.
Почти всю свою взрослую жизнь — с семнадцати лет — Джек провел в чужих комнатах, в самых невероятных, неотапливаемых углах, в мансардах со скошенным потолком, с незаделанными балками и плохо пригнанными оконными рамами, в подвалах, где стены сочились водой, в меблирашках — повсюду, в самых разных местах этого ада, и в общем-то никогда не обращал внимания на то, где живет. Его, право же, не интересовала окружающая обстановка. Так что сейчас эта маленькая, тихая, отдельная, своя комнатка была ему внове — он чувствовал себя чуть ли не преступником из-за того, что она у него есть.' Он был принципиальным противником собственности, он не желал ничем владеть, ему неприятно было даже думать о том, чтобы купить машину, и он откладывал покупку с года на год. Ему было даже немного неприятно эгоистическое удовольствие, которое он испытывал в этой комнатке, где мог быть один, мог сосредоточиться.
