И готова любовь на разбой;

И вдруг уже нищенкой просит она,

В пыль униженно став пред тобой.

Ты Карпаты, я тучей стану на них,

Твое сердце штурмую, как гром;

Станешь розовый куст — вокруг твоих роз

Соловьем распоюсь над кустом.

Пусть меняется так любовь моя, но

Не слабеет — вечно живая она;

Пусть тиха иногда, тиха, как река, —

Поищи, не найдешь ее дна!

Салк-Сентмартон, 1845 г.

 

 

ЕСЛИ ТЫ ЦВЕТОК...

Если ты цветок — я буду стеблем,

Если ты роса — цветами ввысь

Потянусь, росинками колеблем, —

Только души наши бы слились.

Если ты, души моей отрада,

Высь небес — я превращусь в звезду.

Если ж ты, мой ангел, бездна ада —

Согрешу и в бездну попаду.

Салк-Сентмартон, 1845 г.

 

 

ВОЙНА ПРИСНИЛАСЬ КАК-ТО НОЧЬЮ МНЕ...

Война приснилась как-то ночью мне,

На ту войну мадьяр позвали;

И меч в крови носили по стране —

Как древний знак передавали.

Вставали все, увидев этот меч,

Была пусть капля крови в жилах;

Не денег звон, как плату, нам беречь —

Бесценный цвет свободы платой был нам.

Как раз тот день был нашей свадьбы днем.

Что нашей свадьбы, девочка, короче?

За родину чтоб пасть мне под огнем,

Ушел я в полночь первой ночи.

В день свадьбы, девочка, уйти на смерть, —

Да, правда, это жребий страшный!

Но грянет бой, и я уйду, поверь,

Как я ушел во сне вчерашнем.

Салк-Сентмартон, 1845 г.

 

 

СМОЛКЛА ГРОЗОВАЯ АРФА БУРИ...

Смолкла грозовая арфа бури.

Вихрь улегся, затихает гром,

Как, намучившись в борьбе со смертью,

Засыпают непробудным сном.

Восхитителен осенний вечер.

В ясном небе только кое-где

Облака, следы недавней бури,

Сохраняют память о беде.

Крыши деревенских колоколен

Покрывает золотом закат.

Хутора в морях степных миражей

Кораблями зыбкими висят.

Беспредельна степь! Куда ни глянешь,

Вся она открыта и ровна.

Нет и сердцу ни конца, ни края,

И куда ни глянь, любовь одна.

И, под тяжестью любви сгибаясь,

Сердце может рухнуть невзначай,

Как надламывает ветви яблонь

Слишком небывалый урожай.

Сердце, полное любви, как кубок,

Пей, подруга, только не пролей,

Чтобы я не пожалел, что смерти

Не дал выпить этой чаши всей.

Салк-Сентмартон, 1845 г.

 

 

В ДЕРЕВНЕ

Теперь меня всегда по вечерам

Провозглашает королем закат,

И солнце на прощанье багрецом

Окрашивает мой простой наряд.

С восторгом по окрестностям брожу.

Кругом клубится пыль до облаков.

Из степи гонят скот домой. Звенят

Нестройно колокольчики коров.

Самозабвенно вглядываюсь в даль.

Самозабвенно вслушиваюсь в звон.

Везде, везде, насколько видит глаз,

Лишь степь, да степь, да синий небосклон.

Теряясь в этом море, там и сям

Маячит дерево, как островок,

Протягивая тень во всю длину,

Как мусульманин руки на восток.

Как раненный в сраженье богатырь,

Исходит солнце кровью на заре.

Луна и звезды выплывают вслед

Посмертной славой о богатыре.

Теперь кругом сияющая ночь.

Так тих и бездыханен небосвод,

Что различимо, кажется, о чем

Давида арфа на луне поет.

Над озером, покинув камыши,

Косяк гусей летит средь темноты.

Так улетают из моей души

Мои честолюбивые мечты.

Я забываю Пешт, и суету,

И планы горделивые свои

И думаю: как славно было б жить

В безвестности, вдали от толчеи!

Меня не манит блеск больших имен.

Мне б виноградник да земли клочок,

Да был бы красного вина глоток,

Да был бы хлеба белого кусок.

Да был бы угол, чтоб, придя с полей,

Вкушал я средь домашней тишины

Свой белый хлеб и красное вино

Из белых рук красавицы жены.

Да чтобы смерть в один и тот же час

Постигла нас пожившими, в летах,

И чтобы внуки, искренне скорбя,

В одной могиле схоронили прах.

Салк-Сентмартон, 1845 г.

 

 

старый добрый трактирщик

Здесь, откуда долго ехать до предгорий,

На степном низовье, средь цветущих далей,

Провожу я дни в довольстве на просторе,

Не тужу, живу, не ведаю печалей.

Постоялый двор — мое жилье в деревне.

Утром тишина, лишь ночью шум в прихожей.

Старый добрый дед хозяйствует в харчевне, —

Будь ему во всем благословенье божье!

Здесь я даром ем и пью и прочь не еду.

Сроду не видал ухода я такого.

Никого не жду, садясь за стол к обеду,

Опоздал, войду — все ждут меня в столовой.

Жалко лишь, с женой своей трактирщик старый

Ссорится подчас — характером не схожи.

Впрочем, как начнет, так и кончает свару, —

Будь ему во всем благословенье божье.

С ним толкуем, как он в гору шел сначала.

То-то красота, ни горя, ни заботы!

Дом и сад плодовый, земли, капиталы,

Лошадям, волам тогда не знал он счету.

Капитал уплыл в карманы к компаньонам,

Дом унес Дунай со скарбом и одежей.

Обеднял трактирщик в возрасте преклонном, —

Будь ему во всем благословенье божье!

Век его заметно клонится к закату.

В старости мечтает каждый о покое,

А старик несчастный поглощен проклятой

Мыслью о насущном хлебе и тоскою.

Будни ль, праздник, сам он занят неустанно,

Раньше всех встает, ложится спать всех позже.

Бедствует трактирщик, жалко старикана, —

Будь ему во всем благословенье божье!

Говорю ему: «Минует злополучье,

Дни удач опять вернутся в изобилье».

«Верно, — говорит, — что скоро станет лучше.

Спору нет — ведь я одной ногой в могиле».

Весь в слезах тогда от этого удара,

К старику на шею я бросаюсь с дрожью.

Это ведь отец мой, тот трактирщик старый, —

Будь ему во всем благословенье божье!

Салк-Сентмартон, 1845 г.

 

 

УЖ КРАСНОТОЙ ПОДЕРНУТ ЛИСТ...

Уж краснотой подернут лист. В густых

Ветвях свистит, свистит осенний вихрь.

Роса в лугах, а солнце как в золе,

Пастух, бетяр мечтают о тепле.

Пастух еще найдет себе очаг,

Найдет еду, вино больших баклаг.

Когда все съест и выпьет все до дна,

В постели рядом будет спать жена.

Нет у бетяра очага в дому,

Бренчат повсюду кандалы ему,

В сухих кустах ютится без огня,

Ночей осенних холода кляня.