— Ну, и что прикажешь дальше делать? — Кторов задумался.

Кот прошелся по столу, нахально сунулся мордой в кринку, но неудачно — морда у него для узкого горлышка кринки оказалась слишком широкой.

— А что тут думать? — с некоторой обидой отозвался Баюн. — Наведете шмон в синагоге, найдете куклу эту, а дальше — как революционное правосознание покажет. Лично я бы ихнего равви к стенке, не задумываясь, поставил, он по мне два раза в прошлом году мелкой дробью стрелял. А я тебе так скажу, куренок тот все равно хромал на правую ножку, такие, как он, не жильцы. И прав я оказался, все одно — у меня из зубов вытащили, а сами из куренка того шулюм сварили.

Я же говорю — сволочи. Не зря их «Союз архангела Михаила» погонять пытался в девятьсот седьмом. А плесни-ка, товарищ Кторов, еще молочка. Что-то в горле першит, не иначе в синагоге древней пыли наглотался.

Кторов плеснул коту молока и задумался. Все запутывалось, вчера еще казавшееся ясным и чистым, как лампадное стекло, сегодня приобретало будущую неопределенность. Как там Глеб Иванович Бокий советовал? Помнится, он сказал: встретившись с необычайным явлением, подумай, как употребить его на дело мировой революции, а если это невозможно, подумай о том, что сделать, чтобы это необычайное революции не могло навредить. Только здесь шире надо было смотреть — не пролетариату грозили эти самые Големы бедой, всему миру они грозили бедствиями и несчастиями.

Некоторым секретам лучше было бы так и оставаться секретами.

Уж больно много бед они обещали человеческому обществу.

— Все беды от иудейского семени, — вдруг поднял морду от тарелки с молоком Баюн Полосатович. — А почему? А вот не надо было себя богоизбранным народом объявлять, высокомерие перед остальным миром показывать. Моду взяли с дробовиками вокруг курятника ходить!

Ну да, только этого и не хватало! Баюн Полосатович оказался ярым антисемитом. Судя по высказываниям, были у него для того веские личные причины. Например, куренок, который ему так и не достался.

— Бокий чувствовал, что он устал.

Усталость накапливалась долго, сейчас она вдруг проявилась внутренним надрывом, неожиданными приступами сонливости и периодов, когда он испытывал полное безразличие к происходящему.

С полным равнодушием он прочитал новое сообщение источника Болта. Существо, образовавшееся из беспородного пса Шарика, после пересадки ему профессором Преображенским гипофиза и половых желез убитого в пьяной драке обывателя Клима Григорьевича Чугункина развивалось успешно. Играет на музыкальном инструменте, повышает своей политический уровень путем чтения переписки Энгельса с Каутским, судит здраво о происходящем в Москве.

Полностью обратилось низкорослым мужчиной среднего возраста и хилой комплекции. Источником приняты меры к его паспортизации. При регистрации избрал себе новое имя — Полиграф Полиграфович Шариков. Рекомендован домкомом для работы в должности заведующего подотделом очистки города Москвы от бродячих животных. Черт знает, что такое! А ведь он должен этих бродячих животных ненавидеть, — вдруг понял Бокий. — Он их должен люто ненавидеть, как всякая бродячая собака, вдруг обретшая разум и осознавшая свое истинное происхождение! И людей это ничтожное существо тоже будет ненавидеть и, дай ему волю, оно продолжит очистку города от кошек, собак, а потом и от людей, от настоящих людей, оно будет чистить город до тех пор, пока в нем не останутся ничтожества, равные ему или еще большие, согласившиеся подчиняться.

Бокий вдруг подумал, что уловил общий алгоритм революции, и это заставило его вздрогнуть от нехороших предчувствий, но он гнал их от себя, как только может это делать интеллигент, уверенный в правоте своего дела и в безоблачной светлости будущего, которое ожидает людей впереди.

Жертвы не должны быть напрасными.

Впрочем, вмешиваться в московскую историю он не желал. Легче было держать под контролем деятельность профессора Преображенского и его ассистента доктора Борменталя, нежели приступить к активному следствию, настроив тем самым против себя западную политику и прессу. Все-таки профессор был светилом с европейским именем, его знали многие. Пуанкаре он, например, помог избавиться от половой неврастении, да и принцу Монако он поправил здоровье, когда от того отказались европейские врачи; Черчилля от алкоголизма успешно лечил… Да и в правительстве у него были весьма и весьма влиятельные заступники, тут этот чертов домоуправ не ошибался.

Этот самый Швондер даже не догадывался, что, шпионя за профессором, он становился первым кандидатом в Соловецкий лагерь. Таким образом, ему на собственной шкуре предстояло проверить утверждение Экклезиаста, что во всяком знании есть много печалей.

А вот в пухлом пакете, доставленном из Сибири, были документы, содержащие весьма и весьма странную историю. В иное время эта история привела бы Глеба в полный восторг и волнение. Сейчас он испытывал лишь слабый интерес, какой присутствовал при чтении Берроуза, Уэллса или Бенуа с их боевыми фантазиями. Ну да, вполне могло случиться и так, дальше-то что?

Все началось с того, что в апреле 1919 года контрразведкой войск Директории была задержана группа людей, пробирающихся из центральных районов России на Дальний Восток. Возможно, что это и в самом деле были обыватели, уставшие от тягот военного времени.

Интенсивный допрос ничего не дал.

— Проверь, — хмуро и устало приказал начальник КРО Читинского гарнизона капитан Ромецкий. — Если на них нет ничего, то пусть они идут своей дорогой. Впрочем, можешь нарезать им красные звездочки на лбах, тогда они прекрасно обойдутся без головных уборов. Видно же, что красные!

Поручик Биберин был человеком не только исполнительным, но с изрядной долей самостоятельности и инициативности. И обладал особым юмором, которым наделены лишь те, кто любит поиздеваться над беззащитным человеком.

— Звездочки, — проворчал Биберин, глядя вслед неуклюже шагающим людям. — Я еще не сошел с ума, чтобы оставлять зрячими людей, которых истязал и которые могут меня опознать.

Биберин лично выколол отпущенным пленникам глаза, чтобы они лучше видели свет своих звезд. Впрочем, звезды на лбу бывших пленников он тоже вырезал, потому что ни на секунду не сомневался, что перед ним скрытые большевики. Кто бы еще вынес интенсивный допрос, ни в чем не признавшись? Простой обыватель через четверть часа уже признался бы во всех смертных грехах!

С этого времени и начала отсчет времени легенда о банде одноглазых циклопов, совершающих налеты и грабежи в предместьях и окрестностях Читы. Ходили слухи, что в тайге появились жуткие люди в черных масках, у которых на лбу был всего один глаз — да и тот в виде красной пятиконечной звезды, но видели они этим глазом так хорошо, как некоторые не видят и двумя. Были они жестокими, и кровавый след тянулся за ними по окружавшим Читу деревням.

Простой обыватель еще мог надеяться на спасение (такие случаи редко, но случались), но служащим Директории на пощаду надеяться не приходилось. Наконец, выведенный из себя сообщениями о налетах, адмирал Колчак приказал покончить с бандой. Карательный отряд в сто сабель возглавил поручик Виктор Биберин, с июня девятнадцатого отряд начал охоту в окрестностях Читы.

Как и что там происходило, навсегда останется тайной, но в начале августа отряд, в котором оставалось не больше двадцати сабель, вернулся в Читу и привез тело поручика Биберина. Все, что он ранее творил в застенках, поручик испытал на себе — даже погоны на синих голых плечах темнели, а на лбу чернела искусно вырезанная кокарда офицерской фуражки. О банде с того дня ничего не было слышно.

— Все правильно, — думал Бокий, разглядывая сосуд с ладонью Штайнера. — Третий глаз он им прорезал, третий глаз! Сам об этом, негодяй, не догадывался. Но куда эти люди ушли потом? Найди их теперь! Они держались вместе и потому представляли собой силу.

А с гибелью отряда остались единицы, которые были слишком слабы, чтобы угрожать белякам. И, скорее всего, они ушли в тайгу.