Что же касается собственно научной фантастики, то тут первопроходцем темы стал не кто иной, как А.Конан Дойл. Известный рассказ «Когда Земля вскрикнула» стал не только самым ранним текстом на эту тему, но, пожалуй, одним из самых удачных. История, рассказанная британским писателем, проста: герой «Затерянного мира» и «Отравленного пояса» профессор Челленджер, выдвинув гипотезу о живой Земле, доказывает ее опытным путем. Бурильщики под его руководством пронзают каменную кожу планеты и буром касаются плоти. Следует явная и болезненная реакция — Земля кричит, и повсеместно начинают извергаться вулканы.

Чуть позже Э.Гамильтон в рассказе «Земля-Мозг» описал уже не просто живую, но и мыслящую планету. А Д.Уильямсон в «Рожденных Солнцем» потряс читателей следующей гипотезой: Солнце — живое существо, а планеты — просто отложенные им яйца. Но вот из яйца под именем Земля вдруг начинает вылупляться нечто странное, и человечество, понятно, в ужасе… Также о мыслящей Земле рассказал в 1950 году Н.Бонд в романе «И прислушайтесь! Птица…»

Однако подобные произведения на излете Золотого века НФ уже выглядели архаикой. Да и не были они особенно популярными в эпоху увлечения сугубой научностью в фантастике. Позже идея одушевленной планеты использовалась писателями для создания уже не научно-фантастических, а, скорее, притчевых или аллегорических сочинений. Например, у Г.Фаста в рассказе «Рана» Землю в прямом смысле убивают, пробивая в ее «теле» очередные нефтяные или газовые скважины. А в рассказе «Прагматичное семя» того же писателя Земля предстает беременным существом, вынашивающим внутри себя новую планетарную жизнь.

Второе дыхание идее «живой Земли» даровал американский биолог Д.Лавлок, создавший наукообразную концепцию «Гайи», в рамках которой земной шар рассматривается как организм. Впоследствии теория не только приобрела значительную популярность среди адептов и пропагандистов движения New Age, но и серьезно повлияла на НФ. Напрямую построения Лавлока использованы в трилогии Б.Олдисса о Геликонии. Особенно это заметно в последнем романе — «Зима Геликонии». В соответствии с идеями Лавлока написаны эпизоды, которые повествуют не о собственно Геликонии, а о Земле, с которой к этой планете была отправлена исследовательская экспедиция, обосновавшаяся на наблюдательной станции Аверн. Люди едва не прикончили Гайю в ходе скоротечной ядерной схватки в 4901 году. Однако впоследствии они исправились и все же сумели достичь гармонии с планетой.

Идеи американского биолога о Гайе заметно повлияли даже на такого адепта «твердой» НФ, как Д.Брин: в романе «Земля» он изобразил нашу планету, которая обрела собственный интеллект и вмешалась в дела человечества.

Другим фантастам казалось удобнее говорить о живых мирах где-то в глубинах Галактики, а не об ожившей Земле. При этом все равно обычно создавались аллегорические тексты, авторы которых вовсе не заботились о научной достоверности. Самый яркий пример подобного подхода к делу — знаменитый рассказ Р.Брэдбери «Здесь могут водиться тигры». Классическая история-притча о разумном мире, успешно борющемся с захватчиками-землянами, ни на грамм не содержит в себе «научного» правдоподобия. Да и ни к чему здесь оно; его место занимает достоверность художественная, философская, этическая.

В 1961 году в издательстве польского министерства обороны вышла книга, признанная классикой не только НФ, но и всей мировой литературы. Речь идет, конечно же, о «Солярисе» С.Лема. И даже сейчас, почти пятьдесят лет спустя, книга польского фантаста завораживает своей художественной мощью и впечатляющими картинами.

Лем попытался всерьез поговорить на тему, которая с начала своего развития в НФ выглядела едва ли не сказочной. Впрочем, для того чтобы разговор о «живых планетах» оставался в рамках «научности», польскому фантасту пришлось пойти на не слишком очевидную для читателей подмену. Дело в том, что живым существом в романе является вовсе не планета Солярис целиком, а ее единственный титанический обитатель — разумный Океан. Он влияет на литосферу небесного тела и даже на темп ее вращения, но все же не составляет с ним единое целое.

И опять мы сталкиваемся с размытостью темы, с трудностью в определении ее границ. Формально роман Лема — это история о гигантских живых существах, вроде разумных космокитов Ж.Клейна. Однако польский фантаст сумел настолько удачно замаскировать эту изначальную посылку, что читатель до конца остается загипнотизирован трудностью проблемы, встающей перед героями «Соляриса»: как установить контакт с «живой планетой». Впрочем, даже если бы Лем и акцентировал внимание на то, что перед нами не целиковая разумная планета, а лишь существо-гигант, главная проблема книги («как войти с ним в контакт») никуда бы не исчезла. А вот во внешней драматичности сюжет явно бы потерял.

Однако основное интеллектуальное «мошенничество» не в этом. А в том, что герои Лема изначально знают — Океан планеты Солярис разумен. Хотя, учитывая косность человеческого мышления, никакие внешние улики, которые якобы подтолкнули ученых к этому выводу, вроде воздействия на движение планеты по орбите, в данном случае не сработали бы. Ученые вообще склонны расценивать любые, даже самые сложные феномены, как проявление природных сил, а не разума. Даже если при этом приходится жертвовать элементарной логикой и здравым смыслом.

На самом деле, единственный критерий разумности, который подсознательно готовы принять люди — это стремление иного мыслящего существа вступить в контакт. И возможность этот контакт осуществить. Все прочие критерии, вроде умения использовать орудия или создавать искусственные сооружения, не работают. Не пытаемся же мы установить контакт на Земле с птицами-ткачиками, применяющими шипы деревьев для сшивания гнезд, или термитами, создающими огромные поселения-ульи. Поэтому и разговоры о разумности Океана Соляриса должны были возникнуть лишь после того, как он создал человекоподобные инструменты для контакат с людьми, вроде Хэри, копии возлюбленной главного героя. И все-таки, хотя критики и оценивают «Солярис» как пример результативного контакта, от текста веет явным пессимизмом. Истинное общение между столь неравноценными величинами как человек и разумный океан невозможно. И не по чьей-то злой воле, а потому что им просто не о чем говорить. У них нет общих тем и интересов. Впоследствии эту проблему принципиальной некоммуникабельности цивилизаций Лем развивал в других книгах с еще большим пессимизмом (например, в романе «Глас Божий»).

После «Соляриса» прочие произведения, рассказывающие о контакте с суперорганизмами размером с планету, выглядят в высшей степени легковесно. Например, у Д.Уайта в романе «Ответственная операция», входящем в цикл о Космическом госпитале, герои сталкиваются с подобным живым существом, покрывающим целую планету (только в отличие от Океана Соляриса оно скорее твердое, чем жидкое, больше напоминающее ковроподобных марсиан из «Звездоплавателей» Рони-старшего). И несмотря на все трудности коммуникации, доблестные космические медики его спасают и даже получают в ответ должную благодарность.

Помимо твердых и жидких всепланетных существ в фантастике попадаются и газообразные представители инопланетян, в одиночку занимающие целый мир. Так, в книге французских фантастов Ш. и Н.Эннеберг «Рождение богов» описан разумный туман, на который воздействуют сигналы мозга других мыслящих существ. Сходная ситуация возникает и в рассказе П.Амнуэля «Сегодня, завтра и всегда», где обладающий интеллектом воздух на планете Орестея использует гуманоидных существ как инструменты.

А.Азимов в романе «Немезида» изобразил сообщество разумных бактерий, обитающих на планете Эритро и обладающих коллективным разумом. Любопытным образом классик американской НФ обходит столь волновавшую Лема проблему контакта «живой планеты» с людьми. Объединенный разум Эритро обладает способностью к телепатии, а потому проблемы коммуникации не возникает.