— Да, — согласился я.

— Но что-то случилось, — констатировал старший лейтенант. — Я прав?

— Да, — сказал я. — Пропал человек. Уже почти сутки.

— На нашей территории? — перебил меня Толстолобов.

— Нет. По дороге в «Домодедово».

— Это отделение… Погоди, адрес у него какой?

— Проспект Вернадского, тридцать шесть, строение три.

— Территория Костомарова.

— Тетя Женя там уже была — еще вчера. Жора, ты знаешь процедуру, а время идет!

— Это твой родственник, что ли? — догадался наконец Толстолобов. — Так бы сразу и сказал.

— За мной должок, — быстро сказал я.

— Само собой. Говори данные.

Я сказал. Тетя Женя порывалась что-то вставить, но я останавливал ее жестом: не надо мешать, сами разберемся.

— Больницы, морги… — начал Толстолобов.

— Исключи. Я все обзвонил.

— Ладно, я свяжусь с Костомаровым и с ребятами из ГИБДД. Твой номер я вижу. Жди, перезвоню.

— Может, нам подъехать? — спросил я, поскольку тетя Женя подавала мне вполне определенные знаки.

— Пока не надо, — сказал Толстолобов. — Послушай, у тебя пенсионка идет, есть вообще какие-нибудь отчисления?

Я не сразу понял, о чем он спрашивает, и на мгновение помедлил с ответом.

— Пенсионка? Да, есть программа. А что, ты хочешь…

— Нет, спрашиваю просто так, — быстро сказал Толстолобов. — В общем, жди.

— Ну что? — спросила тетя Женя.

— Сейчас займутся.

— И даже заявления не надо?

— Потом напишете, задним числом, — сказал я. — Некогда сейчас.

— Колю найдут? — спросила тетя Женя.

Ответ предполагался только утвердительный, и я ответил:

— Конечно.

Мы сидели с тетей Женей на кухне и пили кофе. Мобила лежала между нами посреди стола.

— Твой знакомый что-то не звонит, — сказала тетя Женя. — Может, ты ему сам позвонишь?

Я, собственно, так и собирался, но в это время затренькала мобила. Номер, с которого звонили, был скрыт — наверняка Жора.

— Слушаю, — сказал я.

— Юра? — я не узнал голоса, все-таки мы два года не разговаривали. — Это Стас. Ты просил кое-что для тебя выяснить…

Стас Ламин, конечно. Два года назад он был простым опером, работал «на земле», неужели так и остался в прежней должности? Наверное. Парень он исполнительный, но не более того. Похоже, Жора увидел вошедшего случайно в кабинет Ламина, подумал, что есть на кого скинуть…

— Да-да, — торопливо сказал я.

— Ну, слушай, — Стас то ли бумаги перелистывал, то ли деньги считал. — В Новосибирск твой Черепанов не вылетел — ни тем рейсом, понятно, ни следующими. Там было еще два вчера и один сегодня утром.

— Так, — сказал я, чтобы поставить точку, иначе Стас начал бы расписывать, как ему удалось получить эту информацию.

— Вот, — протянул он и опять что-то перелистнул. — В больницы и морги я звонить не стал, ты это уже…

— Да-да, — сказал я. — Дальше.

— Вот, — повторил он. Черт, доберется он наконец до сути? Я же не его начальник, чтобы докладывать, глядя в листок. Почувствовав, должно быть, мое нетерпение, Стас сказал: — А полетел твой Черепанов в Питер, вот что. Из «Шереметьева-первого». Рейсом семьсот двенадцать в шестнадцать сорок. Вчера, стало быть. Живой и здоровый.

Пока я переваривал эту неожиданную информацию, Стас наслаждался произведенным эффектом.

— Усек? — продолжал он. — Мне, понимаешь, пришло в голову проверить все вылетавшие вчера рейсы. В наш компьютерный век… Поисковая система…

— Спасибо, Стас, век буду благодарен, — сказал я и отключил связь.

Тетя Женя спросила:

— Жив?

— Жив, — подтвердил я, и тогда она заплакала. Казалось, ее ничто больше не волновало. Жив — и слава Богу. А где, что, почему — какая разница? Такое же выражение лица было у нее три года назад, когда я приехал в приемный покой Склифа. Она сидела на длинной скамье, смотрела в пространство невидящим взглядом и тихо плакала. Ей только что сообщили: муж ее жив. Ранение, конечно, серьезное, но не смертельное, сейчас его оперируют, это займет несколько часов, но операцию проводит лучший нейрохирург города, так что все будет в порядке.

Это ей так сказали: все будет в порядке, а мне потом, после операции, объяснили, что травма оказалась все-таки слишком тяжелой, чтобы гарантировать полное выздоровление. Жить Черепанов, конечно, будет, но сможет ли работать? Как вы сказали — астрофизик? Ученый, ему головой думать надо, а тут…

В ту ночь Николай Геннадьевич возвращался домой из института последним автобусом. Тетя Женя ждала его в половине первого, как обычно, но даже и в час ключ в двери так и не повернулся. Мобильником Н.Г. тогда еще не обзавелся, тетя Женя собралась побежать к остановке и обнаружила мужа в подъезде. Николай Геннадьевич лежал ничком, под головой расплывалось черное пятно. Сознание тетя Женя потеряла лишь после того, как доставила мужа на «скорой» в Склиф. Ее-то быстро привели в чувство, а с Николаем Геннадьевичем возились всю ночь, а потом еще два месяца, пока он не стал соображать, на каком свете оказался.

Пропал кейс, в котором Н.Г. тащил домой распечатки расчетов. Кто-то проследовал за ним от остановки, думал, наверное, что в кейсе деньги, в подъезде двинул Николая Геннадьевича по голове…

Преступника, конечно, не нашли. Никаких следов. Никаких свидетелей. Висяк. Н.Г. выкарабкался, и даже на работу вернулся, и даже спорил с коллегами так же азартно, как прежде, но, по словам тети Жени, был уже совсем не тот. Его мучили головные боли, временами он забывал что-то очень существенное, и в экспедицию тетя Женя отпустила мужа, потому что Коновалов клятвенно заверил: прослежу, мол, за каждым шагом. Единственным неотслеженным участком была дорога от дома в аэропорт, но там-то что могло случиться?

Неужели по пути Николаю Геннадьевичу пришла какая-то мысль… Что-то он вдруг забыл или, наоборот, о чем-то вспомнил?

Господи. Питер, надо же…

— Где он? — спросила тетя Женя. — Куда ехать?

В Санкт-Петербург мы выехали утренним поездом. На ночные билетов не было, не помогли ни мои «корочки» («Охранная фирма, и что?»), ни полста баксов, сунутых в паспорт. Телефон по-прежнему отвечал, что абонент недоступен. В компании мобильной связи мне объяснили: аппарат отключен, сигналов не посылает, так что определить местоположение абонента возможным не представляется. На фирме я обрисовал ситуацию, и меня отпустили без разговоров, а Лиза… В общем, она тоже все поняла.

Днем, после разговора со Стасом, я сам сбегал в отделение, и у меня заявление все же приняли, даже пообещали связаться с питерскими коллегами, но я вполне представлял, как это будет происходить и чем закончится. Надежнее было отправиться в Питер самому, о чем я сказал тете Жене. Она сразу принялась собираться, я и отговаривать не стал — бесполезно. Не объяснишь же ей, что в поисках она будет только обузой.

Мы стояли с тетей Женей в коридоре у окна, и я расспрашивал ее о том, какие мысли могли появиться в голове Николая Геннадьевича.

О своем Коленьке тетя Женя могла говорить часами. Я слушал молча и среди слов пытался обнаружить какие-нибудь намеки, что помогло бы понять поступок Николая Геннадьевича. У меня не было теперь сомнений в том, что ничего страшного с ним не случилось. Никто его, естественно, не похитил, он сам все спланировал, сам решил и сам сделал. Я в этом удостоверился еще дома — задал тете Жене прямой вопрос и получил прямой ответ.

«Тетя Женя, — спросил я, — почему все-таки никто из членов экспедиции не заехал за Николаем Геннадьевичем? Ведь они знали, что он, мягко говоря, не в лучшей форме».

«Господи, Юра, Коновалов настаивал на этом! — воскликнула тетя Женя. — В аэропорт с утра поехал институтский микроавтобус с оборудованием. Миша уговаривал Колю поехать с ними: заедем, мол, и все будет в порядке. А Коля уперся. Поеду на такси — и все. «Что я вам, старик немощный? А рюкзак вообще легкий». Они ему одно — он другое. Я бы обязательно с ним поехала, но семинар…»