— Нам, белым медведям, летом голодно, — рассказывал Умка. Добычи в тундре мало, приходится даже леммингов ловить. Худеем, ягоду едим, зимы ждём.

— Лемминги — это какие? — спросила Аксинья Потаповна.

— Мышки такие, с копытцами. Маленькие, разве ими наешься? Хорошо, что лето у нас короткое. Всего один день.

— Что-то ты загибаешь, — усомнился Тедди. — И мыши с копытами, и лето один день. Как можно за один день исхудать?

— Так это же наш, полярный, день. Солнце летом по небу кругами гуляет, за горизонт не прячется, пока осень не придёт…

Неудивительно, что Умке милее показались тундровые ягоды: морошка, княженика, голубика. От ягод у него не только язык посинел, но и вся шерсть была в синих кляксах. (Это, впрочем, не беда — от солнца и купаний ягодные пятна выцветают, так что к зиме Умка будет снова чистенький, беленький.) А ещё он отыскал олений мох ягель и обрадовался ему, как родному. Ягель растёт в тундрах, он и на мох-то не похож — маленькие серенькие кустики. Это корм не для медведей, а для оленей, но всё равно приятно — словно добрая весточка с острова Врангеля.

Бабушка Коала, перепробовав разные ягоды, остановилась на «заячьих щелкушках». Растут такие среди травы — гроздочки ярко-красных шариков, внутри пустота и твёрдая косточка, а вкуса никакого.

— Что ты в них находишь? — удивлялась Аксинья Потаповна.

— У нас их никто не ест, даже зайцы.

— Зато красивые, — ответила Коала.

А ещё на ягодных просторах росли грибы. Чуткий нос подсказывал медвежатам, какие из них съедобны — сыроежки, подосиновики, подберёзовики. И только бабушка Коала съела на пробу самый красивый гриб. Догадываетесь, какой? Правильно, мухомор. И что? И ничего. У Коалы организм особенный. Если какой-нибудь другой медведь сжуёт килограмм эвкалиптовых листьев, так ведь отравится. А коалам нормально, всю жизнь едят. Вот и от мухомора ничего.

Дни в августе ещё долгие, но по вечерам повадился наползать густой холодный туман. Такой, что два соседних куста ещё видно, а третий уже как бы и размывается в молочной белизне. Утром трава и листва мокрые-мокрые, и шерсть на брюхе и на лапах тоже мокрая. Сопок и вулканов вокруг словно бы и нет вовсе. И только к полудню пробивается солнышко, появляется голубое небо, зелёные сопки, фиолетовые горы. Птички поют, бабочки порхают, кузнечики стрекочут, жужжат шмели и мухи. Хорошо!

За минувшие месяцы медвежата подросли и окрепли, и даже Бхалу закалился, перестал дрожать от холода. Лежал он на ягодной кочке и нежил сытое брюхо под солнышком, закинув ладошки за голову. А когда на нос ему сел кусучий овод, не испугался и не отмахнулся, а просто высунул язык и слизнул крылатого кровопийцу.

— Зачем ты ешь мух? Они же противные, — фыркнул Умка.

— Такова жизнь, — философски ответил рыжий губач. — Мама говорила: чтобы жить, надо есть всё, и мух, и жучков, и червячков. Когда умрём, пусть тогда они нас едят.

— Лично я никогда не умру, — пожал плечами Тедди.

— И я никогда не умру, — согласился Умка.

— Я тоже не собираюсь, — сказал Бхалу. — Просто так говорится. А жить мы будем вечно.

— Потому что это хорошо, — подвела итог Панда.

И снова к сумеркам сгущался туман, а спалось в тумане очень сладко. И снились ягоды.

— Потапна! Потапна, просыпайся! — Чьи-то цепкие пальцы теребили ухо старой медведицы.

Она с трудом разлепила глаза и встряхнула головой:

— А? Что случилось?

— Потапна, послушай! — прошептала бабушка Коала.

Аксинья Потаповна прислушалась. Посапывали на разные лады медвежата, Умка похрапывал, Бхалу причмокивал во сне. Пищали комары. Что ещё? Всё. Ночь, туман, безветрие. Птицы молчат, травы не шелохнутся.

— Ну что, слышишь? — спросила Коала.

— Ничего не слышу, — ответила медведица. — Всё тихо. Зря ты, кума, мухомор-то съела. Ложись спи.

— Да как же не слышишь? — настаивала Коала. — Послушай, кто-то плачет.

— Плачет?

— Маму зовёт. Вон там, — указала она лапкой. — Как же не слышишь?

— Наши-то все ли на месте? — начала тревожиться вожатая. — Ну-ка: раз, два, три, четыре, да ты пятая, да я шестая. Все. Так кто же плачет?

— Пойдём посмотрим, — сказала Коала. — Вставай.

— Как идти-то — не видно ни зги, — вздохнула медведица, поднимаясь на лапы.

— Зато слышно, — успокоила маленькая бабушка, чуть поворачивая большими пушистыми ушами. — Нам прямо.

Медленно, почти ощупью, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться, две бабушки двигались сквозь мглу, одна верхом на другой. Наконец и Аксинья Потаповна смогла расслышать всхлипывания и тихое поскуливание:

— Мама, где же ты, мамочка?… Зачем я тебя не слушалась?… Найдись, я больше не буду…

Ещё через несколько шагов Аксинья Потаповна принюхалась и позвала:

— Настёна? Это ты плачешь?

— Я… — отозвался голос, перестав плакать. — А кто это?

— Свои, — успокоила медведица и пошла вперёд увереннее.

Под замшелым боком большого вулканического камня съёжилась бурая девочка Настёна, вся мокрая от слёз и тумана.

— Тётя Аксинья! — обрадовалась она, бросилась в объятия родной душе и зарыдала пуще прежнего. — Я капризничала, а мама ругалась, — рассказывала она между всхлипами. — Я сказала, что уйду без неё жить, будет тогда знать… А она говорит, иди куда хочешь. Я пошла и спряталась… А мама с Мишуткой потерялись.

— Ну вот, глупенькая, — гладила её Аксинья Потаповна. — Хотела одна жить, так живи, что же теперь плачешь?

— Нет, я маленькая, — жаловалась Настёна. — Мне страшно. Я к маме хочу. Я больше не буду капризничать.

— Ну ладно, ладно. Идём покуда к нашим, а утром поищем твою маму.

Медвежата тем временем проснулись. Проснулся, собственно, один Тедди, он же перебудил остальных:

— Тревога! Наших взрослых похитили! Проспали вожатую! Идёмте искать!

И медвежата, наверное, тут же и отправились бы на поиски в туман, если бы смогли решить: всем надо вместе идти или разделиться. Пока спорили, Аксинья Потаповна и Коала вернулись. Да не одни, а с гостьей!

— Это же Настёна! — обрадовались медвежата. — Привет! Как ты выросла!

(То, что они и сами выросли, их почему-то не удивляло.)

— А Мишутка где?

— Мишутка с мамой, — вздохнула Настёна. — Они потерялись.

— Ничего, мы их утром найдём, — пообещал Тедди. — А пока, раз уж ты новенькая, расскажи нам сказку.

— Я не помню, — растерялась Настёна.

— Тогда я сам расскажу, — решил Тедди. — А ты слушай.

И все медвежата, в том числе Настёна, и большеухая Коала, и сама Аксинья Потаповна улеглись потеснее и приготовились слушать сказку.

— Давным-давно… — начал Тедди.

— Во Времена Сновидений? — уточнила Коала.

— Ну, пусть во Времена Сновидений, — не стал спорить Тедди. — Однажды Великий Дух решил раздать зверям хвосты.

— Великий Дух — это Ворон? — переспросил Умка.

— Хорошо, пусть Ворон, только не сбивайте. Первый хвост он дал Сороке. То она была похожа на белобокий шарик с чёрными крылышками, а теперь сразу стала на Сороку похожа. И тут же полетела по лесу показывать обнову. «Смотрите, смотрите, это называется хвост, хвост! — кричала она. — Великий Дух… Великий Ворон раздаёт хвосты! Торопитесь, на всех хвостов не хватит!»

В самом дальнем конце леса жили Кролик, Лис и медведь Мише-Моква. (И вовсе не «Миша Мокрый»! На старом американском языке «Мише» означает «Великий», а «Моква» «Медведь».) Так вот, Кролик, Лис и Мише-Моква узнали обо всём последними и заторопились к Ворону. А навстречу им звери попадаются — красивые, довольные. Вот Белка скачет с дерева на дерево, серым хвостом на лету рулит. «Поспешите, — говорит, — хвостов уже немного осталось!»

Медведь с Кроликом прибавили шагу, а Лис кричит: «Ой, не могу, братцы, устал, есть хочу, давайте ягод на полянке пожуём». Медведь и Кролик — о’кей — согласились, остановились, стали земляничку, черничку собирать. А Лис три ягодки в рот кинул да и вперёд помчался, чтобы обогнать попутчиков. Наелись они — где Лис? Ринулись в погоню, бежали, бежали, еле догнали. «Ты что же нас кинул?» — спрашивают. «Да нет, я просто вперёд вышел, дорогу разведать», — отвечает хитрый Лис. А навстречу им Скунс топает, красивый чёрно-белый хвостище над собой распушил. «Торопитесь, — говорит, — мало уже хвостов осталось».