— Слушайте, Эверт… у меня сейчас нет времени. Я пытаюсь решить одно срочное дело.

— Это тоже срочное.

— Мы…

— От меня до Аспсосской тюрьмы сейчас ровно тысяча пятьсот три метра. Я отвечаю за операцию по освобождению заложников, операция уже началась. Если я приму неверное решение, может погибнуть тюремный инспектор, и я собираюсь сделать все, чтобы этого не случилось. Но мне требуется чиновничья помощь. Ну, вы в курсе. Вы сами таким занимаетесь.

Интендант Йоранссон провел рукой по лицу, по волосам.

— Вы сейчас в Аспсосе?

— Да.

— И вы — полицейский руководитель операции?

— Только что сменил Эдвардсона. Он теперь вместе с бойцами.

Йоранссон поднял телефон над головой, широким жестом показал на него несколько раз, встретился глазами с заместителем министра и начальником Главного полицейского управления и энергично кивал им, пока те не поняли.

— Я слушаю.

— Мне нужен квалифицированный снайпер.

— Но ведь спецназ уже прибыл?

— Прибыл.

— Тогда я не понимаю.

— Мне нужен кто-нибудь, чья подготовка и снаряжение позволят выстрелить по цели с расстояния в полтора километра. Полиция, естественно, этого не сможет. Поэтому мне нужен военный снайпер.

Они слушали — начальник национальной полиции и замминистра юстиции, они сидели рядом с Йоранссоном и начинали понимать.

— Вы, разумеется, знаете не хуже меня, что военные не могут вмешиваться в гражданские операции.

— Вы чиновник, Йоранссон. Если вы в чем-то и хороши, то исключительно в этом. В чиновнической работе. Я хочу, чтобы вы нашли решение.

— Эверт…

— Пока заложников не убили.

Йоранссон держал телефон.

Отвращение.

Опять.

— Это звонил Гренс. Тот самый комиссар, который расследует Вестманнагатан, семьдесят девять. Теперь он здесь.

Йоранссон ткнул в план, в тонкие черточки, символически передававшие реальность. Эверт Гренс стоял где-то там. Именно Эверт Гренс очень скоро примет решение, основываясь на информации из доступных ему баз данных. Основываясь на образе, созданном собственными коллегами, образе, который дает любому полицейскому право стрелять на поражение.

Стрелять.

— Здесь… он, полицейский руководитель операции, стоит вот здесь. Он отвечает за операцию, он решает, как именно она пойдет.

Рука Йоранссона дрожала. Он крепче прижал палец к карте, но рука все равно дрожала. Обычно такого не бывало — чтобы у интенданта Йоранссона тряслись руки.

— Тысяча пятьсот три метра до окна, где регулярно видят Хоффманна, и снайпер, полицейский снайпер, у которого нет необходимой выучки и снаряжения. Поэтому Гренс требует военного снайпера. С более мощным оружием и боеприпасами, обученного стрельбе на дальние расстояния.

Стрельбе на поражение.

— Решение всегда можно найти. Если захотеть, приемлемое решение всегда найдется. И, конечно, найти его — в наших интересах. В наших интересах содействовать тому, чтобы все закончилось. — Замминистра говорила спокойно, четко. — Ведь спасти заложников — наш долг.

Эверт Гренс потребовал обученного вооруженного снайпера.

Судя по тому, что сейчас творится в тюрьме, Хоффманн не освободит заложников.

Если Гренс получит военного снайпера, он тут же пустит его в дело.

— Что вы там говорите?

Йоранссон поднялся. Посмотрел на хрупкую женщину.

Палец на спусковом крючке будут держать не они.

Приказ о стрельбе отдаст полицейский руководитель операции. Стрелять будет снайпер.

А они не будут принимать решений.

Они передадут возможность принимать решения другим.

— Но… боже мой… — Йоранссон все еще держал палец на карте; вдруг он подтащил ее к себе и обеими руками смял в комок. — Что мы делаем? — Он с усилием поднялся, неподвижное лицо пылало. — Мы же превращаем Эверта Гренса в убийцу!

— Успокойтесь.

— Мы узакониваем убийство!

Он швырнул бумажный комок, тот попал в оконное стекло, затем срикошетил от стола замминистра юстиции.

— Что, если мы дадим полицейскому руководителю то, что он просит? И если он будет принимать решения, исходя из того, что ему известно о Хоффманне? Возможно, Гренсу придется отдать приказ о стрельбе на поражение в человека, который никогда не совершал насильственных преступлений, но при этом имеет репутацию беспредельщика, способного на любое насилие.

Замминистра наклонилась и подобрала бумажный шарик, подержала в руках, долго смотрела в лицо человека на грани срыва.

— Если все так и будет, если этот полицейский получит военного снайпера и ему придется принимать решение о стрельбе… то он примет это решение ради спасения жизни заложников.

Она уже снова владела голосом и говорила очень тихо — можно разобрать слова, но не более того. Гостям пришлось затаить дыхание.

— Убивал только Хоффманн. И только Хоффманн угрожает убить снова.

Четырехугольный прогулочный двор Аспсосской тюрьмы — запыленные грубые камни. Ни людей, ни звуков. Заключенные сидят по своим камерам уже часа два, и двери откроются не раньше, чем закончится операция по спасению заложников. Гренс прогуливался с Эдвардсоном; двое спецназовцев — на шаг впереди, Херманссон — на шаг сзади. Она дождалась Гренса у ворот тюрьмы и коротко рассказала о встрече с тюремным врачом. Тот слышать не слышал ни о какой эпидемии и ни разу за все время работы в Аспсосской тюрьме не объявлял карантин. Они подошли к дверям, ведущим на первый этаж корпуса «В». Гренс остановился и подождал Херманссон.

— Идиотское вранье… и сходится… сходится вот с этим всем. Продолжайте, Херманссон. Найдите директора тюрьмы и заставьте его отвечать.

Она кивнула и повернулась; Гренс проследил взглядом за ее худой спиной и плечами в легкой пыльной дымке. Они не часто разговаривали в последнее время, даже в последний год, да он вообще ни с кем особо не разговаривал. Когда он съездит на могилу, то эта девочка снова станет ему ближе. Гренсу никогда не нравились женщины-полицейские, но этой девочке он с каждым годом симпатизировал все больше. Он все еще чувствовал себя неуверенно, когда она смеялась над ним и когда злилась, но она была способной, умной и смотрела на него требовательно, не допуская компромиссов, как мало кто осмеливался. Гренс поговорит с ней, может, даже на минутку уведет ее из управления и пригласит на чашку кофе с кексом, недалеко, в закусочную на Бергсгатан. Приятно было думать об этом. Как он выпьет кофе с дочерью, которая у них так и не родилась.

Гренс открыл дверь в изолятор строгого режима, в коридор, где все началось несколько часов назад. Тело, лежавшее ничком, с окровавленной головой, уже убрали, закрепили на носилках и отправили на вскрытие, а двое надзирателей, которым угрожали оружием, а потом заперли в камеры, сидели теперь в кризисной группе и беседовали с тюремным психологом и тюремным священником.

Грохот — первое, о чем подумал Гренс.

В каждой камере первого этажа стояли посаженные в принудительный изолятор заключенные и колотили в запертые двери. Гренс знал, что так у них принято, и решил не обращать внимания, но грохот пробивался в его голову, так что когда Гренс следом за Эдвардсоном вышел на лестничную клетку и двинулся мимо вооруженных полицейских, расставленных на всех углах, то испытал облегчение.

Добравшись до третьего этажа, они остановились, молча кивнули восьмерым спецназовцам, которые замерли возле мастерской в ожидании приказа взломать дверь, бросить шоковую гранату и в течение десяти секунд взять ситуацию под контроль.

— Слишком долго.

Гренс говорил тихо. Эдвардсон нагнулся, чтобы так же тихо ответить:

— Восемь секунд. С этой группой я могу сократить время до восьми секунд.

— Все равно слишком долго. Хоффманн… прицелиться, перевести дуло с одной головы на другую, выстрелить… ему потребуется секунды полторы, не больше. А при его психическом состоянии… я не могу рисковать жизнью заложников.