– Порядок. Полоса к приему лайнера готова, – сообщил капитан, вытирая руки. – Ждите, сейчас будут.

Михеев вернулся к машине. От стука дверей Ерожин вздрогнул и открыл глаза.

– Все будет хорошо, милый. Все хорошо, – зашептала жена.

Петр кивнул, слабо улыбнулся и опять прикрыл глаза.

– Готовьте больного. Они здесь, – крикнул капитан, подбегая к машине.

И сразу где-то сверху послышался гул мотора. Он нарастал и с каждой секундой становился громче. Вертолет с надписью «МЧС» на борту приземлился прямо на площадку. Из него вышли двое в комбинезонах с носилками.

Глеб осторожно вытянул спальный мешок с Ерожиным и понес им навстречу. Надя, придерживая мужа, шагала рядом.

– Можем взять на борт только жену, – предупредил один из вертолетчиков.

Константин Филиппович Ермаков приехал домой в половине шестого. Профессор провел трудную операцию и на вопрос супруги: «Почему не обедаешь?» – ответил просто:

– Не хочу.

Мария Андреевна молча взяла поднос с супом и покинула кабинет мужа. Она знала, что супругу надо дать время отойти от «больничных» мыслей и физически отдохнуть. Кроме ответственности, которая ложится на плечи хирурга, когда он берет в руки скальпель, у профессора, как у всякого заведующего отделением, имелось и много других административных забот. Помимо этого ему каждый день приходилось преодолевать себя. Элегантный и подтянутый доктор, казалось, пользуется своей тростью больше из причудливого кокетства, нежели по необходимости. И только сам Ермаков ведал, чего ему стоит эта элегантность и легкость. Вернувшись с работы и отстегнув протез, ему предстояло проделать немало процедур, чтобы снять боль, скопившуюся за рабочий день. Собраться после работы в театр или пойти в гости требовало от Константина Филипповича не столько желания, сколько мужества.

На сегодняшний вечер жена приобрела билеты в Большой. Купила их Мария Андреевна еще три недели назад. Она понимала, что супруг должен морально подготовиться к вечернему походу, и поэтому готовила его к этому событию заранее. Ермаков любил балет, и сейчас, сидя в кресле, он знал, что пересилит повторный выход из дома ради удовольствия попасть на балетную премьеру.

Личную «Таврию» с ручным управлением Ермаков не загнал в гараж, а оставил возле подъезда. Машина ему полагалась бесплатно как инвалиду афганской кампании, и Константин Филиппович совершенно не страдал от малой престижности такого «лимузина», а весьма гордился заботой государства о своей персоне.

– Хоть чаю выпей, – громко предложила Мария Андреевна, не покидая кухни.

– Дай, Маша, мне лучше кофе. Что-то я сегодня притомился и боюсь захрапеть в театре, – попросил Ермаков.

Когда дома не было посторонних, жена подавала трапезу в кабинет, чтобы Константин Филиппович мог лишний раз не вставать с удобного кресла.

Ермаков любил свой дом. В этой квартире на Поварской жили еще его родители. Кабинет сыну перешел от отца, тоже военного медика, погибшего в Корее. Страна тогда воевала с «империалистами», и советские медики вместе с военными помогали красным корейским вождям. Мать Ермакова скончалась недавно. В отцовском кабинете Константин Филиппович часто уносился мыслями в годы юности. Вспоминал себя без трости, гоняющим мяч по двору или скользящим на лыжах по заснеженному Подмосковью.

– Кофе заказывали? – голосом официантки спросила Мария Андреевна.

– Спасибо, Маша, – улыбнулся профессор, принимая маленький поднос с чашкой кофе, бутербродом с икрой и рюмкой коньяка.

Подобную роскошь Ермаков позволял себе только по выходным. Поход в театр жена приравняла к выходному дню, чем и вызвала улыбку супруга; – Константин Филиппович залпом отправил в рот рюмку коньяка. Посмаковал, откинувшись в кресле. Потом взял вилку и нож, разрезал бутерброд с икрой на четыре части и не спеша закусил. Кофе профессор пил неторопливо, маленькими глотками. Жена умела готовить этот напиток. Мария Андреевна родилась и выросла в Абхазии, где на границе служил ее отец. В сухумских кофейнях испокон веков работали греки. Они подавали кофе с горячего песка в специальных маленьких турках. Песка супруга профессора не держала, но кофе варила мастерски. Константин Филиппович с сожалением поставил пустую чашку на блюдце и посмотрел на часы. На сборы оставалось двадцать минут.

Это было как раз то время, которое требовалось, чтобы вернуть протез на место и переодеться в выходной костюм. Профессор оставался старомоден в своих привычках и посещать театр в джинсах считал неприличным.

Он уже взял в руки рубашку, когда в кабинете появилась жена и растерянно сообщила, что у них в доме гость.

– Кто? – удивился Ермаков. – Я не слышал звонка.

– Какой-то генерал. Я выносила мусор, а он вышел из лифта. – Мария Андреевна была уже в вечернем платье, и пустое помойное ведро, которое она держала, выглядело в ее руках несуразно.

Ермаков взял трость и вышел из кабинета.

В холле он увидел внушительную фигуру с небольшим брюшком, но мощную и широкоплечую, облаченную в генеральский мундир, украшенный орденами и нашивками.

– Вы меня, конечно, не помните? – заявила фигура басом. – Меня зовут Иван Григорьевич Грыжин. Видались мы в вашей больнице.

– Возможно. Но такого пациента, как вы, я бы не забыл, – усмехнулся профессор, оглядывая знаки отличия генерала.

– Слава Богу, на здоровье не жалуюсь и никогда в больницах не лежал. А был я у вас по поводу моего раненого помощника, подполковника Ерожина, – извиняющимся тоном сообщил гость.

– Никак сам замминистра пожаловал? – улыбнулся профессор, вспоминая сурового посетителя, навещавшего его больного. – Если мне память не изменяет, вы тогда предпочитали штатский костюм?

– Увы, теперь я пенсионер. А мундир напялил, чтоб солидно выглядеть. На работу его раза два в год надевал. Не люблю воротничков, шею стесняют, – признался Грыжин.

– Выходит, весь этот парад в мою честь?

Польщен. Проходите, присаживайтесь, – пригласил профессор.

– Сидеть мне некогда, я к вам приехал по делу. Друга спасать надо, – отказался Грыжин от вежливого предложения и прямо в холле поведал профессору о похищении подполковника из питерской лечебницы.

– Прямо из палаты уволокли? – не поверил Ермаков. – Да вы, генерал, просто-напросто хулиган!

Отметив в интонации профессора нотки восхищения, Иван Григорьевич приободрился:

– Профессор, вы в прошлом человек военный, поймете, некогда нам было антимонии разводить. Пока я бы по инстанциям колотился, у него нога сама по себе могла отвалиться, А без ноги сыщику плохо.

Что такое жить без ноги, Ермакову можно было не объяснять.

– Маша, театр отменяется, – крикнул он жене.

Мария Андреевна недовольно покосилась на незваного гостя:

– Ну вот, а я первый раз это вечернее платье надела.

– Уж извини, Машенька. Тут некоторые товарищи таких дел понатворили, что теперь мне деваться некуда, – кивнув на генерала, ответил жене Ермаков.

– Супругу мы до театра доставим, – пообещал Грыжин.

– Нет, без Кости я на балет не пойду. Надеюсь, Большой театр завтра не закроют. Сходим в другой раз, – ответила Мария Андреевна и гордо понесла на кухню пустое ведро.

– Маша у меня ко всему привыкла. Двадцать семь лет вместе, – улыбнулся Ермаков.

Спускаясь на лифте, Константин Филиппович подумал, что не зря оставил машину у подъезда. Но использовать свою «Таврию» ему не пришлось. Рядом с ней красовался «Шевроле» Управления внутренних дел.

– Прошу. Полковник Бобров с Петровки прислал за вами, – пригласил Иван Григорьевич профессора, открывая ему дверцу рядом с водителем.

– Мне еще и обратно ехать, – предупредил Ермаков, усаживаясь на сиденье.

– Обижаете, профессор, – улыбнулся генерал. – Доставим до дома со всеми почестями. – И обратился к водителю:

– Давай, Коля, жми.

Водитель рванул с места и включил сирену. По дороге Иван Григорьевич рассказал, как Петр Ерожин выследил убийцу. Как тот стрелял в сыщика и ранил его в ногу. Как Ерожин задержал убийцу, протаранив машину преступника, после чего сам оказался в больнице.