Трое мужчин стояли обнаженными, какими их создала природа. Возбуждение Маскалла росло по мере приближения момента отбытия.

– Выпьем на посошок за успех! – воскликнул Крэг, хватая бутылку и отламывая ее горлышко пальцами. Стаканов не было, и он разлил янтарное вино по треснувшим чашкам.

Увидев, что другие пьют, Маскалл осушил свою посудину. Он словно проглотил жидкое электричество… Крэг упал на спину и принялся кататься по полу, дрыгая ногами в воздухе. Он попытался уронить на себя Маскалла, и последовала возня. Найтспор не принимал в ней участия, а расхаживал взад-вперед, точно голодное животное по клетке.

Внезапно снаружи донесся протяжный, одинокий, пронзительный вопль, какой могла бы издать банши. Вопль резко оборвался, и воцарилась тишина.

– Что это? – спросил Маскалл, раздраженно выпутываясь из хватки Крэга.

Крэг затрясся от хохота.

– Шотландский дух, пытающийся подражать волынке своей земной жизни. В честь нашего отбытия.

Найтспор повернулся к Крэгу.

– Маскалл проспит путешествие?

– Как и ты, если пожелаешь, мой альтруистичный друг. Я пилот, а вы, пассажиры, можете развлекать себя чем захотите.

– Мы наконец отбываем? – спросил Маскалл.

– Да, ты вот-вот перейдешь свой Рубикон, Маскалл. И что за Рубикон!.. Ты знаешь, что свету нужно около сотни лет, чтобы дойти с Арктура сюда? А нам потребуется всего девятнадцать часов.

– Значит, ты утверждаешь, что Суртур уже там?

– Суртур там, где он есть. Он великий путешественник.

– Я его увижу?

Крэг подошел к Маскаллу и посмотрел ему в глаза.

– Не забудь, что ты пожелал этого и просил об этом. Немногие на Тормансе будут знать о нем больше тебя, но твоя память станет твоим злейшим врагом.

Он подошел к короткой железной лестнице, что вела через люк на плоскую крышу. Когда они поднялись, Крэг включил маленький электрический фонарик.

Маскалл с благоговением увидел хрустальную торпеду, которой предстояло пронести их сквозь весь видимый космос. Ее длина составляла сорок футов, ширина и высота – восемь; спереди располагался резервуар с арктурианскими отраженными лучами, сзади – кабина. Нос торпеды смотрел в небо, на юго-восток. Машина стояла на плоской платформе, приподнятой на четыре фута над уровнем крыши, чтобы ничто не мешало взлету.

Крэг осветил фонариком дверцу кабины, чтобы они могли войти. Прежде чем сделать это, Маскалл вновь угрюмо посмотрел на далекую огромную звезду, которой предстояло стать их солнцем. Нахмурился, поежился и уселся рядом с Найтспором. Крэг пролез мимо них, забрался в кресло пилота и выкинул фонарик через открытую дверь, которая затем была плотно закрыта, заперта и задраена.

Крэг потянул пусковой рычаг. Торпеда мягко соскользнула с платформы и неторопливо поплыла от башни в сторону моря. Движение убыстрялось, заметно, хоть и не чрезмерно, пока они не достигли пределов земной атмосферы. Затем Крэг открыл ускорительный клапан, и торпеда устремилась вперед со скоростью, приближавшейся к скорости мысли, а не света.

У Маскалла не было возможности изучить небесные панорамы, мелькавшие за хрустальными стенами. На него навалилась тяжелая дремота. Он дюжину раз с усилием разлепил глаза, но на тринадцатой попытке сдался и крепко уснул.

Утомленное, жадное выражение не покидало лица Найтспора. Небесные перемены, судя по всему, не представляли для него ни малейшего интереса.

Крэг сидел, положив руку на рычаг, свирепо глядя на фосфоресцирующие карты и датчики.

Стояла глухая ночь, когда Маскалл пробудился от глубокого сна. Дул ветер, легкий, но похожий на стену; он никогда не ощущал ничего подобного на Земле. Он лежал и не мог поднять свое тело, ставшее невероятно тяжелым. Леденящая боль, которую он не мог соотнести ни с одной частью своего тела, выступала фоновой, сопутствующей нотой всем прочим ощущениям. Она непрерывно терзала Маскалла; иногда он злился и раздражался, иногда забывал о ней.

У него на лбу было что-то твердое. Подняв руку, он нащупал мясистый нарост размером с небольшую сливу; в центре нароста была впадина, дна которой он не смог достать. Он также обнаружил две большие шишки по обеим сторонам шеи, на дюйм ниже уха.

На теле в районе сердца выросло щупальце, длиной с руку, но тонкое, как бечевка, мягкое и гибкое.

Как только он полностью осознал смысл этих новых органов, его сердце заколотилось. Какими бы ни были их функции, они означали одно: он в новом мире.

Участок небосвода начал светлеть. Маскалл позвал своих спутников, но ответа не получил. Это его испугало. Он продолжил кричать через неравные промежутки времени, встревоженный и тишиной, и звуком собственного голоса. В конце концов, так и не услышав отклика, он счел разумным не производить слишком много шума и теперь тихо лежал, хладнокровно дожидаясь развития событий.

Вскоре он различил вокруг себя смутные тени, но это не были его друзья.

Бледная, молочная дымка над землей пришла на смену черноте ночи, когда в небесах заиграли розовые оттенки. На Земле это назвали бы рассветом. На протяжении долгого времени почти неуловимо становилось все светлее.

Маскалл обнаружил, что лежит на песке. Песок был алым. Смутные тени, которые он различил прежде, оказались кустами с черными ветками и пурпурными листьями. Вот и все, что он разглядел.

День набирал силу. Для прямых солнечных лучей свет был слишком размытым, но вскоре стал ярче полуденного земного солнца. Жара тоже нарастала, однако Маскалл был ей рад – она облегчила боль и ослабила ощущение сокрушительной тяжести. С восходом ветер стих.

Маскалл попробовал подняться на ноги, но сумел только встать на колени. Видимость была ограничена. Туман рассеялся лишь отчасти, и удавалось различить только узкий круг алого песка да десяток-другой кустов.

Он почувствовал прохладное, мягкое прикосновение к затылку. Испуганно дернулся и рухнул на песок. Быстро оглянувшись, с изумлением увидел стоявшую рядом женщину.

На ней было струящееся бледно-зеленое одеяние, задрапированное в классическом стиле. По земным меркам ее нельзя было назвать красивой: несмотря на человеческое лицо, она была одарена – или поражена – дополнительными уродующими органами, которые обнаружил у себя Маскалл. У нее тоже имелось сердечное щупальце. Но когда он сел, и их взгляды встретились, Маскалл будто заглянул к ней в душу, которая была обителью любви, тепла, доброты, нежности и близости. Благородное сияние глаз женщины было таким родным, что ему показалось, словно он знает ее. Тогда он осознал всю ее красоту. Она была высокой и стройной. Ее движения были грациозными, как музыка. Кожа была не мертвого, мутного цвета, как у земных красавиц, но переливчатой; ее оттенок постоянно менялся, с каждой мыслью и эмоцией, однако все эти тона не были яркими – все они были утонченными, приглушенными и поэтичными. У нее были очень длинные льняные волосы, заплетенные в свободную косу. Новые органы, как только Маскалл привык к ним, придали ее лицу нечто изумительное и уникальное. Он не мог сказать точно, но оно будто стало более нежным и одухотворенным. Органы эти не умаляли красоты ее глаз или ангельской чистоты черт, однако добавляли более глубокую ноту, которая не позволяла счесть женщину изнеженной.

Ее взгляд был таким дружеским и открытым, что Маскалл почти не испытывал унижения, сидя у ее ног голым и беззащитным. Она догадалась о его затруднении и отдала ему одеяние, которое несла перекинутым через руку. Оно походило на ее собственное платье, только было более темного, мужественного цвета.

– Как ты думаешь, сможешь сам это надеть?

Маскалл определенно услышал эти слова, но не ее голос.

Он с трудом поднялся, и она помогла ему справиться с драпировкой.

– Бедняга! Как ты страдаешь! – произнесла она на том же неслышном языке. На этот раз Маскалл обнаружил, что смысл ее слов достигает мозга через орган на лбу.

– Где я? Это Торманс? – спросил он, пошатнувшись.