"Баковые - на бак, готовые - на ют, — заклокотал снова бас в динамике. - По местам стоять, со швартов сниматься". Смысл этой команды, услышанной мною впервые в декабре шестьдесят первого в Балтийске, и много раз слышанной за последующую четверть века, всегда поражал меня своей значительностью. Действительно, что случится, если баковые, не дай бог, пойдут по ошибке не на бак, а на ют, а готовые - наоборот - на бак, и все перепутается?
Но тогда, в первый раз, нам было не до тонкостей командной лексики - мы накинули куртки и выскочили наружу.
На промерзших булыжниках заснеженного пирса стоял небольшой матросский оркестр, зябнувший в куцых тонких шинелишках, и самоотверженно дул в трубы коченеющими губами. Рядом с оркестром, приложив руки к вискам, стояло несколько офицеров во главе с адмиралом, стараясь не реагировать на пронзительный ветер, залеплявший глаза снегом. Поодаль махали руками немногочисленные жены. На открытом мостике "Крузенштерна" также торжественно, в полной парадной форме, стояли командир экспедиции Петр Сергеевич Митрофанов, командир "Крузенштерна" капитан I ранга Власов и другие офицеры. Таких торжественных и парадных проводов мне видеть раньше не приходилось, и сердце мое преисполнилось гордости - вот что значит настоящий флот, настоящее океанское плавание! Впечатление было такое, что мы на судне Колумба плывем открывать Америку.
Торжественность момента, однако, была несколько нарушена. Маленький буксир, отчаянно дымя, начал отводить корму нашего судна от пирса, но швартовая команда зазевалась и не успела сбросить с причального пала один из кормовых концов, который начал опасно натягиваться, угрожая лопнуть и зацепить крутящихся неподалеку накрашенных девиц, машущих матросам на борту. "Уберите детей от концов", — громко скомандовал по радио с мостика не разглядевший их старпом. "Раньше надо было, — весело и громогласно откликнулся в мегафон командир береговой команды, — теперь их от концов за уши не оттянешь". Наконец швартовы были отданы, и подталкиваемые двумя пыхтящими буксирами вдоль неширокого фарватера во льду, мы медленно двинулись от пирса мимо старой немецкой офицерской гостиницы с рестораном "Золотой Якорь", мимо старинного кирпичного маяка, установленного в порту Пиллау еще в прошлом веке, вдоль волнолома, к выходу из гавани, над которым висели свинцовые балтийские облака.
Жить мне довелось вдвоем с Николаем Николаевичем Трубятчинским, в тесной каютке, расположенной в твиндеке, в самой центральной части судна. Преимущество расположения нашей каюты сразу же стало мне очевидно, как только мы вышли из гавани, и нас стало немилосердно качать штормовой балтийской волной. Иллюминатора в каюте не было, его заменял так называемый "бычий глаз" - маленькое подслеповатое и почти не дававшее света отверстие в потолке, именуемом "подволоком". На располагавшейся над нашими головами палубе, называемой "шканцами", все время что-то громыхало, стучало и скрежетало. Убранство каюты было нехитрым - две койки с рундуками, шкафчик и небольшой стол, привинченный к полу ("палубе"). На стенах ("переборках") красовались вентиляционная труба и уже упомянутый динамик принудительной трансляции. Небогатая обстановка этого помещения запомнилась мне хорошо, поскольку в этой первой своей каюте мне пришлось прожить более полугода. Однообразие ее серо-коричневого интерьера нарушалось только многочисленными и неистребимыми тараканами, да нередкими визитами крыс.
За почти три десятилетия плаваний в океане мне довелось сменить немало судов и кают. Среди них были вполне современные и даже роскошные - с ванной, спальней и гостиной - как на "Витязе" или "Келдыше". Однако настоящим "морским домом" для меня навсегда осталась эта сырая и холодная в стужу, неимоверно душная в жару каюта на "Крузенштерне". Конечно, на этом старом немецком паруснике никаких холодильных установок не было - эпоха кондиционеров еще не коснулась нашего судна. Поэтому, когда мы около двух месяцев работали в Карибском море в районе Гольфстрима, влажность в каюте была такая, что простыни приходилось сушить на верхней палубе на солнце. Не лучше обстояло дело и с питанием. На "Крузенштерне" не было никаких холодильников. Поэтому проблема свежего мяса решалась просто - в Балтийске перед выходом закупили десять живых свиней. На шкафуте, перед полубаком, была устроена специальная выгородка, где они мирно паслись, по мере того, как их поочередно ели. Называли их почему-то "БЧ-8". Мне эти свиньи запомнились надолго. Рядом с ними на шкафуте стояла наша каротажная станция, смонтированная на автомашине ГАЗ-51, на которой нам приходилось ежедневно работать. Уже в Балтике судно попало в сильный шторм. Состояние наше в этом первом рейсе, впервые столкнувшихся с морской качкой, было, прямо скажем, не блестящее. Свиньи же, бывшие нашими соседями, тоже укачивались, и достаточно было в очередной раз взглянуть на их всегда покрытое нечистотами лежбище, чтобы испытать новый приступ морской болезни.
Непрерывные шторма, которыми встретило нас Северное море, а потом и зимняя Северная Атлантика, где мы попали в "ревущие сороковые", были для нас суровым "морским крещением". По старому морскому закону, в штормовую погоду, чтобы команда не укачивалась, на палубу поднималась из трюма бочка с солеными огурцами, и личному составу раздавалась настоящая "тарань" в жестяных запаянных банках. Гирлянды этой тарани висели у нас в каюте и в лаборатории. Небольшой перерыв в штормах наступил только тогда, когда мы вошли в Датские проливы.
Я вспоминаю ясный декабрьский вечер, когда наш парусник медленно двигался Зундом, а вслед нам и навстречу шла непрерывная как автоколонна вереница судов, украшенных флагами всех стран мира. Как тут не вспомнить героя "Баллады о четырех котиколовах" Киплинга, который, умирая, плачет о том что не увидит огни, "по Зунду летящие в ночь!" Мостик на "Крузенштерне" открытый - от ветра, дождя и снега не защищен. Прямо перед ним, на спардеке, расположен такой же открытый штурвал, у которого несут вахту три моряка во главе со старшиной первой статьи Овчуховым. На мостике стоит старший помощник капитан III ранга Виктор Васильевич Шишин, неожиданно умерший от инфаркта в одном из рейсов несколько лет спустя. Рядом с ним - замполит. На берегу, плавно скользящем вдоль правого борта, над заснеженными холмами, вдруг открываются башни старинного замка с островерхими зелеными крышами. Это замок Кронберг, знаменитый Эльсинор, где жил когда-то героический и несчастливый датский принц. Сейчас в замке - наблюдательный пункт НАТО. "Овчухов, — слышу я с мостика голос замполита, — погляди-ка направо - видишь замок? Это Гамлета замок - ты Шекспира-то читал?" - "Так точно, товарищ капитан второго ранга, — четко откликается Овчухов. - Только, товарищ капитан второго ранга, вопросик к Вам имеется, разрешите обратиться?" "Обращайся", — снисходительно кивает замполит. "Почему замок в Дании стоит? Гамлет-то ведь, вроде, англичанин?" "Эх, Овчухов, Овчухов, — сокрушенно качает головой замполит, — серый ты человек. Политграмоту надо знать. Англичане-то в Средние века, как и теперь, колонизаторы были, вот и наставили свои замки по всей Европе!"
Второй передышкой после изнурительных штормов в Северном море, где волны так заливали палубу, что даже рулевых приходилось привязывать страховочными концами к ограждениям, чтобы не смыло, были английские проливы Ламанш и Па-де-Кале. "Всем прикомандированным, — услышали мы вдруг по трансляции совершенно серьезный голос старпома, — срочно подняться на верхнюю палубу. Проходим линию Гринвичского меридиана. Обратите внимание - через каждый кабельтов вдоль всей линии через пролив горят красные огни на буях". И хотя я догадывался, что это розыгрыш, но все же вместе со всеми другими побежал смотреть.
