Пусть помнят, считают своими, Довольно на это причин, Пускай хранит наше имя Серьезная память мужчин, Тяжелая память мужчин, Надежная память мужчин. Когда мы уйдем от комнат, От солнцем нагретых листьев, О нас не доверьте помнить Женщинам нашим близким. Пусть нас не считают своими, Печальных не ждут годовщин, – Пускай сохранит наше имя Надежная память мужчин. Когда упадем мы навзничь, Когда не откроем глаз, Пускай они будут праздничны И выпьют они за нас. Пусть женщин не будет с ними, От разных на то причин, – Пускай сохранит наше имя Тяжелая память мужчин. А женщины, что там женщины, – Вопрос до предела прост: До гроба любовь обещана, А дальше - какой с них спрос? Прижмутся губами ночными К чужому рисунку морщин… Пускай сохранит наше имя Упрямая память мужчин. Пусть наши сердца хранит она И песни поет спьяна, Болотом и ветром испытана И спиртом обожжена. Самое интересное, что мотив почти полностью совпал с мотивом другой моей экспедиционной песни, написанной позже… Все перекаты да перекаты. Послать бы их по адресу! На это место уж нету карты - Плыву вперед по абрису. А где-то бабы живут на свете, Друзья сидят за водкою. Владеют камни, владеет ветер Моей дырявой лодкою. К большой реке я наутро выйду. Наутро лето кончится. И подавать я не должен виду, Что умирать не хочется. И если есть там с тобою кто-то, Не стоит долго мучиться: Люблю тебя я до поворота, А дальше - как получится. В промозглой мгле - ледоход, ледолом, По мерзлой земле мы идем за теплом, За белым металлом, за синим углем, За синим углем - да за длинным рублем. И карт не мусолить, и ночи без сна, По нашей буссоли приходит весна, И каша без соли пуста и постна, И наша совесть - чиста и честна. Ровесник плывет рыбакам в невода, Ровесника гонит под камни вода, А письма идут неизвестно куда, А в доме, где ждут, неуместна беда. И если тебе не пишу я с пути, Не слишком, родная, об этом грусти: На кой тебе черт получать от меня Обманные вести вчерашнего дня? В промозглой мгле - ледоход, ледолом, По мерзлой земле мы идем за теплом, За белым металлом, за синим углем, За синим углем - не за длинным рублем. …Так невесело кончилась для меня детская романтика быстрых и героических открытий. Итогом же месячного голодания в осенней тайге стала песня "Черный хлеб".
Я, таежной глушью заверченный, От метелей совсем ослеп. Недоверчиво, недоверчиво Я смотрю на черный хлеб. От его от высохшей корочки Нескупая дрожит ладонь. Разжигает огонь костерчики, Поджигает пожар огонь. Ты кусок в роток не тяни, браток, Ты сперва оглянись вокруг. Может, тот кусок для тебя сберег И не съел голодный друг. Ты на части хлеб аккуратно режь, Человек - что в ночи овраг. Может, тот кусок, что ты сам не съешь, Съест и станет сильным враг. Снова путь неясен нам с вечера, Снова утром буран свиреп. Недоверчиво, недоверчиво Я смотрю на черный хлеб. В последующие два года мне довелось руководить большой геофизической партией, которая работала на реке Сухарихе, неподалеку от Игарки, где были обнаружены халькозин-борнитовые руды с редкометалльными включениями, и надо было проследить рудные тела с помощью электроразведки для последующего разведочного бурения. Работы эти проводили по договору с Красноярским геологическим управлением и были хотя и тяжелыми, но привязанными к одному месту, так что прежней "съемочной" экспедиционной экзотики в них уже не было, а был жестокий производственный план. Экзотические события тем не менее все-таки случались. Неподалеку от нас, ниже по течению реки Сухарихи, стояла большая производственная разведочная партия Красноярского геологоуправления, в которой было около десятка геологов и шесть десятков буровиков, большей частью из бывших "зеков", людей пьющих и отчаянных. Женщин у них в партии не было совсем, и поэтому, бывая у нас по-соседски в гостях, они, и прежде всего бригадир буровиков - огромного роста рыжий детина, которого все звали просто Федя, положили глаз на нашу лаборантку Нину Орлову, отличавшуюся высокой грудью, кокетливой улыбкой и пышными светлыми кудрями. (Здесь и ниже, по понятным причинам, имена и фамилии женщин изменены.) В конце августа во всех геологических партиях в те поры шумно и пьяно отмечали Всесоюзный день шахтера - собственного дня тогда у геологов еще не было. Как раз накануне основной отряд геофизиков из нашей партии отбыл на соседнюю речку Гравийку, чтобы готовить там новый полигон. В старом лагере, кроме меня, остались только старик повар, один молоденький практикант и Нина, занимавшаяся вычерчиванием какой-то отчетной карты. Мы не знали, что к нашим соседям по случаю праздника завезли самолетом из Игарки десять ящиков спирта. Вечером того же дня до нас донеслась беспорядочная ружейная пальба, рев тракторов, и в небо над лесом одна за другой взлетели несколько ракет. "Гуляют ребята", — равнодушно, хотя и не без зависти, произнес старик повар и, постукивая деревянной ногой, приобретенной на каком-то лагерном лесоповале, отправился спать. |
