Я ничего не поняла.
Шли дни. Каждое утро я спешила на работу, возвращалась поздно, усталая, часто в плохом настроении из-за того, что и отдохнуть толком мне негде. Но вот однажды, возвращаясь после работы, я увидела на месте нашего дома облако известковой пыли. Домишко рухнул!
Произошло следующее. Рядом с нами рабочие возводили новое здание. Когда рыли котлован под фундамент, наше «древнее жилище» съехало в тот котлован — как мальчишка на салазках съезжает с горки! Перед моим изумленным взором буквально в воздухе висели остатки крыши, стен да оконные рамы без стекол. К счастью, никто из наших не пострадал.
— Если я буду говорить людям то, что знаю, они не захотят жить, — сказала как-то раз Ванга.
Святое для нее — семья. Если к ней приходят недовольные друг другом супруги, она делает все, чтобы объяснить каждому гибельность ссоры, разрыва, уверяет, что любые причины и их следствия устранимы и должны быть непременно устранены во благо семьи как целостного организма. Поскольку вне семьи нет жизни, а есть одно лишь существование, не одухотворенное высшими целями, пустое, никчемное, неспособное наполнить смыслом каждодневный труд, будни. Сколько ни черпай дырявой кружкой воду из чешмы (родника), не напьешься, не утолишь жажду… Ванга сразу же видит истинного виновника семейной драмы и произносит свое решающее, часто весьма тяжкое для присутствующих слово, вовсе не страшась, что на нее могут обидеться. Она не «разоблачает», как это принято в мирском суде, а лишь выносит нелицеприятный вердикт. Дано ей такое право, а если дано, то кем? Не знаю, знаю только, что врагов у нее нет, как нет и обидевшихся на Вангу. По крайней мере, я с такими не встречалась и о них не слышала.
Еще история из разряда детективных, но веселая. В новом доме, здесь, в Рупите, у нее украли платье. Красивое платье, бархатное, очень ей шло. Ванга, обнаружив пропажу, не расстроилась.
— Ничего, порадуется платью та несчастная, что его взяла, да после стыдом станет мучиться. Не будет знать, как вернуть. Не надо запирать шкаф, скоро платье вернут.
Через неделю платье висело на плечиках в шкафу. Ванга лишь загадочно улыбалась.
А вскоре — вот невезение! — снова кража. Воры перевернули все вверх дном, искали сокровища, как же, раз Ванга-«колдунья», то у нее должны быть сокровища. Но, разумеется, ничего не нашли, с досады, наверное, взяли какую-то мелочь. Я хорошо помню, что мы вызвали милицию. Милиционеры, недолго ломая многодумные головы над возможными вариантами этого скучного дела, напрямик спросили Вангу:
— Ты сама кого подозреваешь?
— Зачем мне подозревать, — отвечала она, — хулиганила молодежь. Ничего, сами принесут взятое и положат на место.
Через два дня к нам прибыла целая «депутация»; несовершеннолетние воришки и их родители. Старшие рыдали, младшие стояли, опустив очи долу. Как говорится, со стыда сгорали. Ванга села на крылечко, помолчала, а после прочла набедокурившим дурачкам небольшую нотацию.
— Ни одна кража никогда не оставалась и не останется в тайне. Ты крадешь, а совесть — свидетель кражи. Люди, чуткие сердцем, увидят, что совесть твоя неспокойна, заподозрят неладное, постепенно раскроется твой дурной поступок. От людского презрения можно убежать, а от себя никуда не скроешься. Идите, пусть с вами ничего подобного впредь не случается. Никогда.
Услышали они мою Вангу? Прониклись ли сердцем в правдивые ее слова? Жаль, но я не знаю.
Ах, Ванга, если бы ты была зрячей! Как хороша по утрам долина Рупите, как невесомы, почти бесплотны кисейные облака в жемчужном утреннем небе, как нежно раздувает алую грудку зарянка, приветствуя новый день, как чертит синеву своим легким крылом быстрая ласточка… Утро — пир для глаз, не разучившихся смотреть.
Но Ванге ведомо другое — созерцание, и я не знаю, что за краски пылают перед ее внутренним взором, когда она погружается в свою измученную душу. Вдруг ее незрячие глаза широко распахиваются, как окна навстречу солнцу, и она смотрит, да, она смотрит и видит неведомое, запредельное, таинственное. Проходит несколько минут, свет гаснет, лицо Ванги, только что необыкновенно одухотворенное, как бы тускнеет, снова становится похожим на искусную маску.
Бывает так, что мы сидим вдвоем на крылечке, говорим о всяких вещах, мысль скачет, не останавливаясь, с предмета на предмет, и внезапно Ванга засыпает. Было однажды так, что я читала ей книгу, художественное произведение, с героями, с увлекательным сюжетом. Ванга некоторое время слушала, я увлеклась и читала с выражением, меняя интонацию, выделяя тоном речь автора, реплики героев. И тут я заметила, что красноречие мое расходуется впустую: Ванга спит. Ошарашенная, я умолкла, но Ванга, не открывая глаз, сказала: «Читай. Я ведь не сплю. Мне захотелось посмотреть, как на самом деле жили люди в то время, которое описано в этом историческом романе», — «Ну и как?» — спросила я, не придумав вопроса более стоящего. «Я тебя огорчу: в книге главная героиня — неправда. Мне очень жаль, книга написана хорошо, не только тебе, многим она нравится, но там всё неправда. Я перенеслась на некоторое время в те годы, когда происходят описанные события. «Жаль, но все это неправда». Так сказала, повторила несколько раз Ванга. Я забросила книгу в чулан, подумав, что никогда, никогда не стану писателем. Мои читатели, думаю, уже поняли, что я тогда выбрала правильный путь. Ну, а заметки о прожитом и увиденном до силам составить каждому, кто захочет. Не правда ли?
Мы, простые смертные, даже самые умные и дальновидные из нас, представляем окружающий мир в одной плоскости, Ванга совсем в иной. Наш и ее миры вращаются на разных орбитах, вот почему, кстати, я не берусь рассуждать, толковать, комментировать, а лишь беру на себя смелость узнанное, насколько хватает памяти, документально пересказать.
Тихий, теплый вечер, к близкому дождю одуряюще пахнет душистый табак, пылают желтые георгины, божья коровка ползет по листку герани, Ванга подходит к самому краю клумбы, нагибается к цветам. Губы ее раскрываются, она произносит какие-то слова, будто тихо беседует с задушевным другом.
— О чем ты говоришь, тетя? И с кем?
— Не видишь с кем — с цветами. Герань мне сейчас сказала: «Я лучшее лекарство от нервного расстройства». Смешная такая, я это и сама давно знаю.
Позволю себе спросить самых умных своих сограждан, мудрецов нашей милой планеты Земля, позволю себе спросить: объясните механизм приема и воспроизведения информации, который столь умело запускает в работу Ванга? Знаю, никто мне не ответит, ничего вразумительного я не услышу. И тогда спрашиваю Вангу:
— Тетя, как ты видишь?
— Ты знаешь, детка, все происходит само собой и довольно просто. Ко мне приходит человек, а с ним в мою жизнь врывается его жизнь, со всеми радостями и страстями, неудачами и болью. У меня в мозгу открывается окно, через которое я и наблюдаю жизнь своего гостя. Неважно, говорит ли он, молчит. Лучше даже если молчит, потому что видимые мною картины его жизни сопровождаются подробным рассказом, я слышу совершенно явственно не слышимые тебе или кому-либо другому слова.
— О жизни рассказать — времени много надо.
— Конечно. Но главных-то событий не так уж много.
— Тетя, я кое-что записываю, поищи для меня интересные примеры.
— Да что их искать, что я их — прячу? Ты все и сама знаешь. Ну, если хочешь, запиши для примера историю с китаянкой Сун. Была такая китайская художница, звали ее Сун. Она училась в Софии, где и вышла замуж за болгарина. Еще в 1971 году она как-то раз заглянула ко мне на огонек. Я ей сказала тогда: «Ты вернешься к своим, ты станешь известным и почтенным человеком. Вижу твою страну, твои родные места, поля, залитые водой, зеленые ростки риса, низкие дома, люди много работают, но они бедны, даже обуви нет, на ногах какие-то Деревянные сандалии с веревочками. А страна красива красотой неустанного человеческого труда». Понимаешь ты меня? И еще я сказала китаянке: «Бедная, твой — ребенок болен, его разбил паралич, помочь ему может только один человек — ты. Утешься, ты справишься с этим тяжким недугом, переборешь его, твой ребенок выздоровеет». Потом Сун уехала в Китай, стала изучать иглотерапию и, добившись удивительных успехов, поставила на ноги многих людей, вылечила и своего ребенка. Бывала она опять у нас в Болгарии, а вот сейчас я вижу ее на родине. Теперь она очень известна в Китае, она счастлива.
