Не оглядываясь на Никоса, Киннитан двинулась по извилистым улицам Фоксгейт-Хилл, стараясь держаться в тени старых крепостных стен. В том, что мальчишка идет за ней, можно было не сомневаться. Постепенно таверны и лавки, теснившиеся вдоль тротуаров, уступили место богатым домам, окруженным тенистыми садами. Глухие высокие заборы не позволяли разглядеть ни садов, ни уютных внутренних двориков, однако все это можно было увидать с улицы, расположенной выше по холму. Таким образом, каждый общественный слой занимал свой собственный уровень и невольно выставлял свои секреты на обозрение тех, кому принадлежал уровень более высокий. Дома, несмотря на свою величину и красоту, стояли довольно близко друг к другу, вытянувшись вдоль каменистой дороги подобно раковинам, оставленным прибоем на морском берегу. Киннитан могла лишь воображать, каково это — жить в роскошном особняке, а не в шумном, ветхом, насквозь пропахшем рыбой и дешевым вином доме капитана Дорсы, и с горечью осознавала, что воображение бессильно представить, какие чувства испытывает владелица огромного дома, куда никто не может войти без ее разрешения, где она вольна делать все, что душе угодно.

Об этом нечего и мечтать, вздохнула Киннитан. Перед ней два пути — скрываться здесь, в Иеросоле, среди людей, которые говорят на ее родном языке. Или вернуться в Ксис и умереть. Другого выбора у нее нет.

Голубь тихонько потянул ее за рукав, и Киннитан внезапно вспомнила о том, что отвечает не только за собственную жизнь.

Свобода. Последнее время она занималась лишь тем, что пыталась утолить жажду свободы. Но временами ей казалось, что эта жажда становится все сильнее.

Никос в пятый или шестой раз притворился, что налетел на нее по неосторожности, и ущипнул Киннитан за зад, прежде чем она успела сердито отбросить его руку. Неумелые ухаживания мальчишки так ей надоели, что она решила вернуться в дом капитана. Прогулка уже была безнадежно испорчена: по-детски глупые вопросы Никоса мешали предаваться размышлениям, а не по-детски настырные попытки пощупать ее выводили из себя. Киннитан сокрушенно вздохнула. Перспектива вернуться в пропитанные дымом комнаты и весь вечер слушать резкий, как карканье вороны, смех Теодоры и визг ее разнузданных отпрысков не слишком привлекала. Она понимала, почему Никос стремится проводить как можно больше времени вне родительского дома. Но ей хотелось бы, чтобы мальчишка избирал для прогулок другие места — подальше от тех, где гуляла она.

Она обняла за плечи Голубя, и мальчик ласково прижался к ней. Он был вполне доволен новой жизнью и играл с младшими детьми капитана, словно со своими братьями и сестрами. Киннитан надвинула капюшон на самый нос, как она делала всегда, проходя по ближайшим к дому Дорсы улицам. Среди жителей этих улиц было немало уроженцев Ксиса, и многие из них служили моряками и несколько раз за год пересекали Остеанское море. Подходя к дому, она с удивлением отметила, что там царит непривычная тишина. До нее доносились жизнерадостные голоса младших детей капитана, однако никто не визжал и не орал во все горло.

Теодора, сидевшая у стола, скользнула по вошедшей Киннитан неприветливым взглядом. С утра, едва проснувшись, она сразу принималась за выпивку, и это было одной из причин, гнавших Киннитан прочь из дому. Судя по кувшину и стакану на столе, а также по мутным глазам и багровому лицу хозяйки дома, в отсутствие Киннитан она предавалась своему излюбленному занятию.

«А ведь когда-то эта женщина была красавицей, — подумала Киннитан. — Иначе ей не удалось бы обворожить капитана, который наверняка считался в Онир-Сотерос одним из самых завидных женихов».

Супруга капитана до сих пор оставалась стройной, но ее лицо стало морщинистым, как печеное яблоко, а пальцы распухли — как видно, от тяжелой работы, хотя Киннитан редко заставала ее за хозяйственными хлопотами.

— Он тебя ждет. — Теодора махнула рукой в сторону спальни, и на губах ее мелькнула кислая улыбка. — Дорса. Он хочет тебя увидеть.

— Что?

На мгновение Киннитан охватила растерянность. Ей пришла в голову дикая мысль — Теодора хочет сделать ее любовницей своего супруга. Но в следующее мгновение она догадалась, что в маленьком тесном доме спальня — самое подходящее место для разговора, не предназначенного для посторонних ушей. Дорса порой приглашал туда матросов, чтобы поговорить с ними о корабельных делах и об изгнании из Ксиса, которое предстояло всей команде.

По спине Киннитан пробежал неприятный холодок. Предстоящий разговор не сулил ей ничего хорошего. Наверняка сбудутся наихудшие ее опасения: Аксамис Дорса, удрученный необходимостью кормить двух чужих человек, потребует, чтобы Киннитан стала женой юного Никоса. Тогда она перестанет быть обузой — ведь на нее взвалят кучу домашних дел. Киннитан не сомневалась в том, что идея принадлежит Теодоре. Если ее подозрения верны и у капитана есть еще одна семья в Ксисе, то он выполнит все желания своей здешней супруги, чтобы сохранить мир в Иеросоле. Едва Киннитан подумала об этом, сердце у нее упало.

— Вы хотели поговорить со мной? — спросила Киннитан, закрывая за собой обшарпанную дверь.

В комнате было темно, лишь на тяжелом корабельном сундуке горела масляная лампа. От ее пламени по стенам ходили такие причудливые тени, что Киннитан с трудом подавила желание вскрикнуть. Ей показалось, что она вошла в клетку с дикими животными.

Капитан поднял голову. Его лицо, обычно жесткое и решительное, непривычно обмякло, словно лишилось костей. Подбородок упирался в грудь, глаз было почти не видно за кустистыми бровями.

— Сегодня мне… довелось поговорить… с людьми, только что прибывшими из Ксиса, — медленно, словно нехотя, произнес Дорса.

Киннитан по-прежнему стояла у дверей, однако она уловила запах вина, распространяемый дыханием капитана.

— Почему ты не сказала мне, кто ты такая?

Внутри у Киннитан все сжалось.

— Я никогда не лгала вам, — отчеканила она, прекрасно сознавая, что эти слова — всего лишь очередная ложь.

Она вспомнила рассказ о священных пчелах: одна из них умирает в Улье всякий раз, когда кто-то из послушниц грешит против истины, хотя бы только в мыслях.

«Если это правда, то я обрекла на смерть половину несчастных пчел, — подумала Киннитан. — В последнее время я только тем и занимаюсь, что лгу и изворачиваюсь. Ради спасения собственной жизни».

— Ты рассказала мне не все. Я знал, что ты… — Капитан многозначительно понизил голос. — Я знал, что ты любовница Джеддина. Но я и думать не думал…

— Я никогда не была любовницей Джеддина, — отрезала она. Ее гнев оказался сильнее страха. — Да, он хотел меня, но не добился своего! Я не принадлежала ему, как не принадлежала ни одному мужчине на свете!

— Это ничего не меняет, — проронил Дорса.

Однако Киннитан заметила, что ее признание изрядно его удивило.

— Меня больше волнует другое, — продолжал капитан. — Сегодня я узнал, что ты бежала из обители Уединения, куда тебя поместил сам автарк.

— Это правда, — переведя дыхание, кивнула Киннитан. — Мне предстояло провести жизнь в заточении или попасть в руки Мокори-душительницы. Но клянусь тебе, я не сделала ничего дурного.

Дорса, покачиваясь, поднялся на ноги.

— Не сделала ничего дурного? — взревел он. — Да ты меня без ножа зарезала!

— Вам нечего опасаться, капитан Дорса. Вы не совершили никакого преступления и без труда сможете это доказать. Вы приняли на борт корабля некую молодую особу, выполняя приказ хозяина. О том, что вши хозяин запятнал себя государственной изменой, вы не имели понятия. И разумеется, знать не знали, кто на самом деле эта молодая особа…

Киннитан осеклась, потому что капитан сделал несколько неуверенных шагов и навис над ней, как надломленное дерево, готовое обрушиться.

— Значит, мне нечего опасаться? — рявкнул он. — Клянусь огненными яйцами Нушаша, автарку плевать, знал я или нет, кто ты такая! Вряд ли он скажет своим палачам: «Знаете, ребята, этот малый не ведал, что натворил. Давайте отпустим его восвояси». Ты погубила меня, дрянь! Бессердечная сука! Из-за тебя, наглая потаскуха…