— Видел бы ты, дружище Тим, как эффектно он умирает в последнем акте «Ксарпедона», — рассказывал поэт девушке. — Зрители неизменно проливают слезы, когда пронзенный стрелой Педдир на пороге смерти шепчет свои последние слова.

Невин Хьюни был не менее знаменит, чем Мейквелл, но прославился он не игрой. По утверждению Теодороса, он был посредственным актером и все усилия направлял к единственной цели: привлечь внимание прекрасного пола. На поприще драматурга Хьюни не стяжал особой славы, хотя некоторые его пьесы, например «Опустошительный пожар», вызвали немало толков — прежде всего, благодаря богохульным выпадам автора. Однако главной страстью Невина Хьюни была поэзия, и он предавался стихотворству с неизменным пылом. Даже Бриони помнила наизусть несколько строк из его поэмы «Смерть Карала». Придворный лекарь Чавен частенько декламировал их, заявляя, что этот шедевр примирил его с поэзией, прежде казавшейся ему уделом напыщенных глупцов.

— Когда на Хьюни находит вдохновение, слова рвутся из него, как петарды во время фейерверка, — заметил Теодорос, указывая глазами на вышеупомянутого стихотворца. Тот плелся в отдалении, явно страдая от похмелья и проклиная свою вчерашнюю несдержанность. — Когда я впервые увидел на сцене «Призрак Девониса», я осознал, что поэтическое слово способно увести душу в неведомый мир, вытеснив все насущные тревоги и заботы. Но в ту пору старина Невин был молод. Увы, с годами его талант не развился, а засох под воздействием хмельных паров и скверного характера. Мне самому приходится писать большую часть пьес, — Теодорос задумчиво покачал головой. — Думаю, боги сокрушаются, когда поэтический дар, столь редко даруемый смертным, так бессмысленно расточается.

Эстир, сестра Педдира Мейквелла, была, как уже упоминалось, единственной женщиной в труппе. На сцену она не выходила, но выполняла множество важных обязанностей. На ней лежала забота обо всех театральных костюмах, она собственноручно шила, стирала и гладила их. К тому же Эстир собирала деньги во время представлений и вела расчетные книги. Доуэн Бирч, гигант свирепого вида с густой гривой и постоянно насупленными бровями, вопреки грозной наружности обладал на редкость добродушным нравом. В отличие от товарищей, он избегал крепких словечек. Теодорос порой сравнивал его с огромной бочкой, в которой растворен глоток «истинного джентльменства». На сцене Бирчу доставались исключительно роли чудовищ и демонов, и добряк исполнял их не слишком убедительно. Еще одним ведущим актером был красивый молодой человек по имени Фейвал. Теодорос и Мейквелл постоянно домогались его, но Фейвал обращался с ними пренебрежительно, как с одержимыми похотью стариками. Никаких преимуществ из своего положения он не извлекал, и Бриони прониклась к юноше симпатией, приглядевшись к нему поближе. Он чем-то напоминал ей Баррика — быть может, нарочитой беззаботностью или резкостью, с какой отвечал всем, кто имел несчастье его задеть.

Как-то раз во время очередного перехода Бриони решила завязать с ним разговор.

— Твое второе имя Улиан, — сказала она, шагая рядом с Фейвалом. — Это означает, что ты родом из Улоса?

— Я и правда имел несчастье родиться в этой дыре, — ответил юноша со смехом. — Но едва начал что-то соображать, поспешил удрать оттуда. Тебе, я вижу, воздух родного Южного Предела тоже оказался не по нутру, — добавил он.

Слова его неприятно резанули принцессу.

— Я люблю Южный Предел, — заявила она. — И вовсе не считаю его дырой.

— Тогда почему ты оставил свою любезную родину?

Бриони с опозданием поняла, что разговор коснулся опасной темы.

— Ну… дома со мной плохо обращались, — пробормотала она, всем своим видом давая понять, что не желает обсуждать эту тягостную тему. — Поговорим лучше о тебе. В каком возрасте ты покинул Улос?

— Думаю, мне было не больше десяти. — Юноша нахмурился, задумавшись. — Честно скажу, по части цифр я не слишком силен. Наверное, сейчас мне лет восемнадцать или девятнадцать. Значит, тогда было десять.

— И ты сразу отправился в Южный Предел и стал актером?

— Нет, далеко не сразу, — усмехнулся Фейвал. — Поначалу я мечтал о лучшей участи. Если тебе доводилось слышать, что театр — храм искусств, а актеры — его служители, плюнь в глаза тому, кто это сказал. Театр — выгребная яма или, точнее сказать, рассадник пожирающих друг друга пауков. Угодить туда можно только от отчаяния. А уж если увяз в этом по самые уши, вряд ли сумеешь выбраться.

— Говорят, придворный лекарь Южного Предела тоже родом из Улоса, — осторожно подбирая слова, сообщила Бриони. — Кажется, его звали Чавен. Ты никогда о нем не слышал?

— Ты говоришь о Чавене Макаросе? — уточнил Фейвал, с удивлением глядя на нее. — Конечно, я знаю о нем. Он принадлежит к одной из самых знатных семей в Улосе. Если бы Улос был монархией, Макари стали бы его королями.

— Значит, у себя на родине он хорошо известен?

— Так же хорошо, как Эддоны в Южном Пределе.

Фейвал помолчал и сотворил знак Тригона.

— Бедные Эддоны, — произнес он со вздохом. — Боги были к ним не слишком милостивы. По слухам, все они мертвы, за исключением короля, который томится в заточении. — Юноша вперил в свою собеседницу пронзительный взгляд. — Если ты служил в замке, Тим, у тебя, конечно, были веские причины для побега. В Южном Пределе наступили скверные времена. И замок стал слишком опасным местом для молодой девушки.

— Девушки… — только и выдохнула ошарашенная Бриони.

— А кого же еще, дорогуша? Наших олухов ты можешь дурачить сколько душе угодно, а меня не проведешь. Я сызмальства представляю на сцене юных девиц и, не сомневайся, способен отличить хорошую подделку от скверной. Разумеется, когда передо мной не подделка, а оригинал, я вижу это в мгновение ока. — Фейвал покровительственно похлопал Бриони по плечу. — Признаюсь, роль испорченного мальчишки, готового услаждать старых развратников, удалась тебе неплохо. Предупреждаю, держись подальше от Хьюни. Он большой охотник до молодого мяса, и ему все равно, девочка ты или мальчик.

Бриони подавленно молчала. То, что один член труппы без труда раскрыл ее обман, было весьма неприятно. Но не это поразило принцессу сильнее всего. Фейвал упомянул между делом, что все Эддоны мертвы, и страшные слова эхом звучали в голове у принцессы.

«Не все, не все, не все», — мысленно повторяла Бриони, но слабый шепот тонул в волнах отчаяния.

Днем путники продвигались к Сиану, ночью отдыхали, разбив лагерь в какой-нибудь уютной долине. Так продолжалось до тех пор, пока бродячая труппа не оказалась во владениях местного лорда: этот рыцарь несколько лет назад радушно принял актеров и ныне опять с готовностью распахнул перед ними ворота своего замка. Хозяин не требовал, чтобы в благодарность за гостеприимство актеры устроили в замке представление, однако Педдир Мейквелл решил отправиться в покои лорда и усладить его слух, а также слух его супруги и домочадцев чтением трагических монологов. Педдир не отличался опрятностью, к тому же, по обыкновению, был нетрезв, так что перед столь важным визитом его пришлось выкупать в холодном ручье. Эстир, сестра Педдира, вызвалась сопровождать брата и следить за тем, чтобы он вел себя должным образом. По мнению Бриони, Эстир хотела воспользоваться случаем и поужинать за хозяйским столом, где подавали более изысканные блюда, чем угощение для актеров, разместившихся в конюшнях лорда. Принцесса ее не осуждала. Она и сама с превеликим удовольствием посидела бы в теплой комнате и полакомилась бы чем-нибудь повкуснее овощной похлебки. Впрочем, за последние месяцы принцессе далеко не каждый день доводилось насыщаться горячей овощной похлебкой, да еще с хлебом, и сетовать на это было бы черной неблагодарностью. Бриони успела понять: все познается в сравнении, и разумно поступает тот, кто умеет радоваться каждой малости.

Теодорос рано покинул товарищей, взял с собой миску с похлебкой и вернулся в свой фургон. Он объяснил, что хочет спокойно поработать над новой пьесой, которую обещал прочесть Бриони позднее.