Конечной целью смертным указав

Повиновенье. Так трудятся пчелы,

Создания, что людную страну

Порядку мудрому природы учат.

У них король и разные чины:

Одни, как власти, управляют ульем,

Ведут торговлю вне его другие,

А третьи с острым жалом, как солдаты,

В набегах грабят пышные цветы

И весело летят с добычею

В палату властелина своего;

А он, сосредоточен, величав,

Следит, как рой строителей поющих

Возводит дружно своды золотые.

Заготовляют горожане мед,

И бедные носильщики толпятся

С тяжелой ношей в тесных воротах;

Так вещи однородные в основе

Свершаться могут разными путями…

Как много рек в одно впадает море,

Как в центре диска многих линий встреча…

«Генрих V», I, 2

В этой аллегории происхождение сословного строя объясняется промыслом божьим, его суть — разделение необходимых для блага целого функций между отдель­ными членами общества, его принцип — взаимная полезность и взаимное служение, его результат — «общее бла­го», полная удовлетворенность сословий своим положе­нием, особенности эта удовлетворенность подчеркивается у сословий, которым «небом» предписаны трудовые функ­ции: ведь поют не «властелин улья» и «управляющие», а пчелы-строители. Наконец, сословное деление — уни­версальный способ объединить разрозненное «множество в согласное целое». Однако, помимо традиционных эле­ментов, в этой версии «справедливого» общественного строя обращает на себя внимание следующее: сословный строй общества — «звено» от века существующего «вселенского порядка» — находит полное соответствие в при­роде и в качестве такого оказывается единственно возможным и разумным.

Проповедь социального повиновения в господствовав­шей в тюдоровской Англии «концепции» — едва ли не важнейшая цель общественно-политических тракта­тов и рассуждений, церковных проповедей и увещаний. Как уже подчеркивалось, в изложении натурфилософской концепции «цепи бытия» всегда имелся скрытый идеоло­гический умысел. Однако он становится явным, когда авторы переходят к тому звену «цепи», в котором вопло­щается человеческое общество.

В «Проповеди о послушании» (1547) идея мирового порядка используется как орудие идеологического подав­ления растущего недовольства в народных низах. С этой целью монархический образ правления, иерархичность, сословность возводятся к «началу времен», ко всеблагой мудрости божественного творения. «Всемогущий бог» создал и распределил все вещи в небе, на земле и в воде в наиболее совершенном и превосходном порядке,

И после описания этого «порядка» среди ангелов и небесных светил, животных, рыб и растений составитель проповеди переходит к обществу. Каждый ранг согласно своему призванию и своей должности исполняет предпи­санные ему обязанности. Некоторые находятся на высо­кой ступени, другие — на низкой, некоторые являются королями и правителями, другие подчиненными и поддан­ными. Священники и миряне, хозяева и слуги, отцы и дети, мужья и жены, богатые и бедные, и каждый нужда­ется в другом. Так что во всех вещах должно возносить хвалу божественному порядку, без которого ни дом, ни город, ни государство не могли бы существовать.

Стоит где-нибудь, в одном из звеньев цепи нару­шиться порядку, как немедленно, подобно эху, дисгармо­ния распространяется по всей Вселенной.

Включение общественного строя в космический поря­док, доказательство полного соответствия человеческого обихода «божественному» плану во всех других надлун­ных и подлунных сферах отнюдь не были ни проявлени­ем инерции схоластики, ни данью универсализму средне­векового мировидения — в новых условиях они служили целенаправленной попыткой идеологического оправдания существующего в обществе порядка вещей.

О том, что именно так и обстояло дело, о том, сколь грозным было зревшее в стране недовольство, свидетель­ствует следующее место в анализируемой проповеди: «Ибо, где нет надлежащего порядка, там господствует всеобщее злоупотребление, животное начало, гнусность, грех и вавилонское столпотворение. Уничтожьте королей, принцев, правителей, магистратов, судей и им подобные чины божественного порядка, и никто не сможет появить­ся на большой дороге и не быть ограбленным, ни один человек не сможет мирно спать в своем доме и своей кровати и не быть убитым. Никто не сбережет в спокой­ствии своей жены и детей и владений, все вещи станут общими, вслед за чем необходимо последуют всякое зло, полное уничтожение души и тела, всех благ и госу­дарства» 20.

Близко к этой проповеди в идейном плане увещание, которое мы находим у знаменитого англиканского теолога Ричарда Хукера. «Возможно ли, чтоб человек, будучи не только благороднейшим из творений в мире, но даже во Вселенной, в себе, нарушив закон своей природы, не при­носил ущерба… Ибо мы видим, что весь мир и каждая часть его так созданы, что до тех пор, пока каждая вы­полняет ту функцию, которая для нее естественна, она этим сохраняет и других и себя» 21. В то же время, если; какая-либо великая часть — Солнце или Луна, или одно из «небес», или элемент — перестанет выполнять свою функцию, то разрушит мироздание.

И как вывод: гармония в обществе заключается в том, чтобы стоящий на низшей ступени сословной лестницы; добровольно подчинялся стоящему на высшей.

Но если такие писатели XVI в., как Дадли, Элиот, Чик, и авторы церковных увещаний излагали доктрину порядка явно односторонне, подчеркивая катастрофичность для общего блага «непослушания», исходящего от народ­ных низов, то в пьесах Шекспира та же доктрина полу­чила несравненно более многостороннее освещение. В ней свет и тень перераспределены таким образом, что в рав­ной степени гибельным для государства оказываются на­рушения порядка не только со стороны «общин», но и на любой из ступеней сословной иерархии. На самой ее вершине — на королевском престоле — последствия на­рушений порядка показаны на примере королей Ричар­да II и Ричарда III. К чему приводят нарушения в среде знати, можно увидеть в трех частях пьесы «Генрих VI». Роковые последствия господствующих на этой ступени честолюбия и властолюбия, зависти и интриг, равноду­шия к страданиям народа и готовности к развязыванию гражданских усобиц — это в шекспировских хрониках не только мятежи знати (пророчества Карлейля в драме «Ричард II»), но и следующие за ними ужасы войны Роз (в «Генрихе VI»). Наконец, о «бессмысленности» народ­ных мятежей должны были свидетельствовать сцены вос­стания Джека Кэда («Генрих VI», ч. II).

Как же преломляется тема «порядка» в освещении Шекспиром политики и этики знати? Знать при Тюдорах оставалась, разумеется, феодальной знатью. Но в эпоху Шекспира ей пришлось отказаться от прежних притяза­ний, она теперь удовлетворяла свое честолюбие в при­дворных интригах под сенью королевского суверенитета. Ее представители вместе с прежним престижем баронов королевства постепенно растеряли и представления о дво­рянской доблести и чести. Они теперь погрузились в «счетные книги», стремясь к увеличению любыми путями родовых доходов, не гнушаясь при этом любыми спосо­бами, заимствованными у буржуа, которых по-прежнему глубоко презирали. Вероломная, плетущая интриги, за­искивающая, грозящая, политиканствующая — такой была эта знать, одна из опор тюдоровского трона.

Этика английской знати в значительной степени со­ставляет канву трагедии «Король Лир». Ведь содержание ее можно прочесть и как историю неблагодарности детей по отношению к родителям (образы дочерей Лира — Реганы и Гонерильи), отрицания права первородства (Эдмонд), нарушения дистанции между господином и слугой и т. д. Однако напрасно думать, что трагедия в восприятии зрителя XVI в. сводилась к роду «семейной хрони­ки». Нарушение любой детали «порядка», малейшее от­ступление от его универсального принципа имеет универ­сальные последствия. Неблагодарность и вероломство детей такая же космическая катастрофа, как вероломное убийство законного венценосца («Макбет») или граждан­ская смута («Генрих VI»). Это недвусмысленно изложено в речи Улисса.