один выход: начать лечить вашу родственницу (он упорно называл Ирочку нашей с Роговым родственницей) комбинациями цефалотина с гентамицином. К этим антибиотикам чувствительна кишечная палочка, вызвавшая перитонит у больной Князевой». «Когда вы начнете лечение этими антибиотиками, доктор?» «В том-то и дело, что у нас их нет. Эти антибиотики производятся американскими фармацевтическими компаниями. Они поступают по неофициальным каналам. Сами понимаете: дефицит!» Напряженность минут, когда я узнал от доктора название антибиотиков, способных повернуть течение заболевания, была так высока, что у меня мгновенно созрел план действий. Я зашел в палату, сказал Ирочке, что вернусь через несколько часов и выбежал из корпуса, неподалеку от которого за оградой больницы толпились таксомоторы. Я приоткрыл дверцу такси и крикнул: «Шеф, гони на Пироговку в институт новых антибиотиков. Отблагодарю, не пожалеешь!» «Сказано — сделано, босс!» — ответил таксист, и мы помчались на Пироговку.
Для того чтобы мой рассказ показался правдивым и не вызывал подозрения читателей в искусственном нанизывании событий, как будто это не реальные узлы литературного сюжета, а детали конструктора, которые можно соединять и так и эдак, лишь бы тянулась нить повествования, поведаю некоторую предысторию. Много лет назад, более пятнадцати, во всяком случае, когда мы ставили в Кооперативном театре пьесу «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера», после окончания спектакля ко мне за кулисы зашла моложавая дама лет тридцати пяти-сорока, стройная, напомнившая мне блоковскую Незнакомку. Она представилась Татьяной Ивановной Воскресенской, старшим научным сотрудником Института новых антибиотиков, что на Пироговке, неподалеку от Смоленской площади. К тому времени спектакль «Короткое счастье…» с успехом прошел в Театре на Малой Бронной и был поставлен нашим Кооперативным театром. Я был автором пьесы по знаменитому рассказу Хемингуэя. То есть, почти драматургом с именем. С тысячей извинений Татьяна Ивановна попросила меня прочитать пьесу, которую она написала и в которой клубок противоречий возник между английским ученым Александром Филдингом (его прототипом был англичанин Александр Флеминг, открывший пенициллин) и Зинаидой Ермолаевой (прототип — Зинаида Ермольева), повторившей открытие Флеминга. Название пьесы было «Приоритет». Я прочитал пьесу. Она была несовершенна, но написана талантливым человеком. В это время наши отношения с Ирочкой находились на нулевом витке. Татьяна Ивановна, которая со второй нашей встречи настояла на том, чтобы я называл ее Таней, оказалась изощренной любовницей. Она забегала ко мне на Патриаршие пруды. Мы работали над пьесой, а на прощанье занимались любовью. Муж ее, крупный чин в Министерстве внешней торговли, что на Смоленской площади, бывал в длительных командировках. Помню, что Таня привозила горький шоколад и французские ликеры. Она была сластена. Пьеса была выправлена, передана в журнал «Театр» и в театры. Таня еще иногда извещала меня о судьбе пьесы и даже навещала. Все это повторялось все реже
и реже, пока, наконец, совсем не заглохло. Я всегда вспоминал наше с ней сотрудничество с удовольствием, как вспоминают поездки на юг, к морю, к временной свободе и радости. Я решил обратиться к ней за помощью. Правда, я был совсем не уверен в том, что она продолжает работать на старом месте, и, если даже так, захочет ли она мне помочь. Таксист примчал меня к трехэтажному зданию прошлого века с величественным голубым куполом. Сразу возникало ощущение торжественности: храм науки или что-то в этом роде. Мне было не до сравнений. Я молил судьбу, чтобы Таня оказалась на месте. Я взбежал по каменным ступеням, открыл массивную дверь и оказался перед столиком вахтера. С трепетом я спросил его, продолжает ли работать доктор Татьяна Ивановна Воскресенская и можно ли ее увидеть. Вахтер прошелся указательным пальцем по списку, лежащему под стеклом на столике, набрал номер на телефонной вертушке и сказал: «К вам посетитель, Татьяна Ивановна!» С этой минуты все происходило, как в сказочном сне, в котором я, с одной стороны, принимал активное участие, а с другой — был пристальным наблюдателем и летописцем. Татьяна Ивановна была такой же стройной, как много лет назад в дни нашего сотрудничества/увлечения. Белый халат, скроенный так коротко, что открывал ее красивые, чуть полные ноги, подчеркивал, как и прежде, ее привлекательность и загадочность. Конечно, она сразу же узнала меня. Мы обнялись: «Сколько лет! Сколько зим!» Она потащила меня к себе в лабораторию, которая заканчивалась ее кабинетом. По ходу Татьяна Ивановна знакомила меня с сотрудниками, показывала сверхмодерные приборы, каких я никогда до этого не видел, рассказывала в нескольких словах о направлениях ее исследований. Конечно, я воспринимал ее рассказы и объяснения вполслуха, думая только об одном: достану ли я цефалотин и гентамицин. На объяснения, знакомства и демонстрации ушло минут десять, в завершении которых Татьяна Ивановна распахнула дверь своего кабинета. К этому времени я узнал, что в лаборатории занимаются поисками генов, помогающих микробам выживать в условиях антибиотикотерапии. Кажется, скорее из вежливости, я принялся расспрашивать Татьяну Ивановну (она в это время варила кофе) о судьбе ее пьесы «Приоритет». Она рассмеялась, как будто я напомнил о ребяческой шалости: «Ах, милый Даниил Петрович, с этим увлечением покончено лет десять тому назад. Впрочем, как и со многими другими!» Она снова рассмеялась, на этот раз с оттенком веселой грусти, настоянной на самоиронии, как это умеют красивые женщины, вступившие в пору осенних заморозков.
Я рассказал Татьяне Ивановне про Ирочкину болезнь. Она сразу все поняла, позвонила кому-то, попросила меня обождать, пока ее сотрудники поищут нужные антибиотики. Мы выпили кофе, и наступило тревожное молчание, когда кажется, что вся жизнь зависит от нескольких минут ожидания. Наконец, телефон зазвонил. Я весь сжался: вдруг не найдут препараты? Татьяна Ивановна успокаивающе улыбнулась: «Все в порядке! Я схожу за антибиотиками». Она вернулась с большой картонной коробкой, наполненной флакончиками. «Здесь оба антибиотика. Вводить внутривенно по флакону каждого препарата два раза в сутки в течение недели. Если возникнут проблемы, немедленно звоните мне». «Спасибо, Татьяна Ивановна… Таня!» «Рада была помочь, Даниил Петрович… Даня!» Она проводила меня до выходной двери. Мы обнялись на прощанье.
Я вернулся в больницу и передал антибиотики хирургу-гинекологу. С этого дня Ирочка пошла на поправку. Курс антибиотикотерапии закончился, симптомы перитонита исчезли, и еще через неделю ее выписали домой. Я продолжал навещать Ирочку каждый день, уходя, как и в больнице, к вечеру, когда меня заменял Вадим Алексеевич. Однажды, когда я приехал, оказалось, что Ирочки не было дома. На телефонные звонки она тоже не отвечала. Так продолжалось несколько дней. Чего только я не передумал за эти дни! Прежде всего, конечно, я боялся рецидива перитонита. Я помчался в Боткинскую больницу. Однако в справочной мне сказали, что никакая Ирина Федоровна Князева в больницу не поступала. Я позвонил Рогову, благо у меня нашлась его визитная карточка. Вадим Алексеевич довольно сухо сказал, что Ирочка уехала в Карловы Вары на воды, долечиваться после тяжелой болезни.
Ее бегство было немыслимой правдой, которой я всегда боялся, но постоянно ждал от Ирочки. Если бы не последующие события, которые, как оказалось, к счастью, захлестнули меня, не знаю, выдержал бы я последнюю измену моей возлюбленной.
Единственной ниточкой была возможность снова позвонить Вадиму Алексеевичу Рогову, узнать, что с Ирочкой. Но внезапная смерть Рогова оборвала и эту возможность. Инфаркт миокарда случился во время одного из заседаний Государственной Думы. Вадим Алексеевич жестко отбивался от нападок слева (коммунистов) и справа (националистов), утверждая, что только свободный капитализм, то есть естественный отбор в духе Дарвина-Мальтуса может воспитать здоровую жизнеспособную нацию, которая почти что задохнулась в спертом воздухе стагнации и готова идти на неминуемые жертвы ради естественного развития свободного общества. Рогова хоронила либеральная Москва. Пришли все наши. Даже Васенька Рубинштейн с Риммочкой прилетели из Барселоны, где они обосновались, купив на новоселье знаменитую местную футбольную команду. Ирочки среди хоронивших не было.
