— Мне бы сейчас глотнуть водички, — сказала его мать.

Она побледнела, на лице отчетливее обозначились веснушки, как бывало, если она огорчена или не выспалась. Может, веснушки говорят о чем-то, подумал Сэм, — вот только понимать бы их язык…

Когда у его матери немного отлегло, они зашли в салон, к буфету; мама взяла себе стакан воды, а ему — картошку-фри. Она спросила, помнит ли он, как они ездили на поезде, когда он был маленький, и он отвечал, что да, хотя на самом деле помнил смутно. Какой-то попутчик, проходя мимо, осведомился, стало ли его матери получше; она сказала, Да, и спасибо вам за участие; почему-то у Сэма при этих словах защипало в носу. Хотя ведь он уже дорос до детского сада. Стал большой. А большие не плачут. Сэм вытянулся на сиденье, положив голову на колени матери. На полпути до берега по проливу прокатился гудок парома, и они вышли постоять на палубе.

— Попробуй оближи себе губы, — сказала ему мать.

Сэм лизнул и почувствовал вкус жареной картошки, но сказал, что на губах у него привкус морской соли.

У паромного причала они сошли и, держась за руки, двинулись вдоль по улице. Мать рассказывала Сэму, как служил на пароме капитаном его дедушка и какой он был сильный и храбрый. Дома по сторонам стояли невзрачные, обшарпанные. У одного они остановились и мать сказала, Помнишь, мы с тобой всегда приходили на это место? Но он не вспомнил ничего. Дом, в котором выросла Арлин, не раз переходил после ее отъезда из рук в руки и с каждым разом все более ветшал. До сих пор Арлин всегда держалась на расстоянии от него, но сейчас ее неодолимо потянуло зайти внутрь. Она прошла по въездной дорожке и постучалась в дверь. Женщине, которая открыла, она назвалась Арлин Сингер, хотя Сэм знал, что фамилия у них с матерью одна и та же: Муди.

— Я тут жила когда-то, — объяснила Арлин теперешней хозяйке, старушке в домашних тапочках; и та пригласила их зайти и пройтись по комнатам.

Они вытерли ноги о половик. Дом был маленький, стены — до половины облицованы деревянными белыми панелями, а дальше доверху шли обои. По обоям, зелено-сине-лиловые, разгуливали павлины. Сэм рассматривал их, подойдя поближе: моргнешь — и они словно бы ерошат свои перышки.

— А это мамин обеденный стол, — говорила между тем Арлин. Тот самый, красного дерева, которым никогда не пользовались. — Он от меня здесь остался. Маму я потеряла еще девочкой.

Сэму эти слова не понравились.

— Поехали домой, — сказал он матери.

— Да, пожалуй. — Но когда Сэм потянул ее за руку, она не шелохнулась. — Знаете, — обратилась она к нынешней хозяйке дома, — вот увидела мамин стол, и такое чувство, будто мне снова семнадцать лет.

— Послушайте, нужен вам этот старый стол — берите, — отозвалась хозяйка. — Все равно рухлядь рухлядью. Во всяком случае, не ждите, что я заплачу вам за него хоть грош, если вы к этому ведете!

— Что вы! Я совсем не потому пришла сюда!

Арлин села и залилась слезами — прямо перед незнакомым человеком. Шаткий, красного дерева стульчик поскрипывал под ее невеликой тяжестью. И тотчас, напуганный звуками ее рыданий, расплакался следом за нею Сэм.

— Ну-ка ступай поиграй, — сказала ему хозяйка дома. — Побудь покамест на заднем дворе.

Сэм вышел, но на всякий случай заглянул снаружи в окно. В конце концов, кто сказал, что эта чужая женщина — не ведьма? Поди знай. Изнанка так часто не похожа на лицо! Но в окошко видно было, как женщина подает Арлин чашку воды, и Сэм склонился к мысли, что, видимо, все в порядке. Можно немножко погулять, с мамой ничего не случится.

Задний двор выходил на просторный лужок, заросший высокой травой и лютиками. Там было красиво — красивее, чем здесь, на голой земле и цементе, — и Сэм пошел в гущу высокой, по маковку, травы: посмотреть. Поискать чего-то — он, правда, толком и сам не знал чего. Для этого же, наверное, шла сюда и его мать. Доискиваясь некой весточки, понятной лишь ей одной.

И он увидел это что-то, краем глаза. Крошечное, свернувшееся клубочком. Если мертвое — тогда все ясно, тогда сбудется то, ужасное. Если живое — тогда, значит, есть еще надежда. Оказалось, что это бельчонок — маленький, отбившийся от родного гнезда. Сэм нагнулся, вдыхая запах земли и травы. Тронул бельчонка, и тот слабо мяукнул в ответ. Живой еще, стало быть.

— Вот ты и нашелся, — сказал Сэм шепотом. Может быть, ему все же повезет. Может, ужасное и не случится.

Он услышал, как его зовет мать, сначала — уверенным голосом, потом — звенящим от тревоги, словно решив, что он поднялся в воздух и, подхваченный западным ветром, несется сейчас по-над морем обратно в Коннектикут. Отзываться, пока он не распорядился своей удачей, ему не хотелось. Он осторожно подобрал бельчонка и положил в карман курточки, к крошкам от сухого печенья и одинокой забытой виноградине.

— Сэм! — отчаянно крикнула Арлин, словно уже испуская там, без него, последний вздох.

Сэм стоял во дворе за домом — не так уж и далеко, просто лужок оказался больше, чем он думал, и за бурьяном и высокой травой ему было не видно матери. Видны были лишь крыша да печная труба ее прежнего дома. Он побежал, путаясь в траве, не сразу сообразив куда, но стараясь бежать на ее голос. Добежал с улыбкой во весь рот, но, когда приблизился, мать в сердцах ухватила его за плечи.

— Больше никогда так со мной не поступай!

Красное, заплаканное лицо ее пылало. Волосы растрепались на ветру. Сэм видел, что она не нашла того, что искала в этом доме. В отличие от него.

Арлин опустилась на колени и крепко прижала его к себе.

— Ты же для меня все на свете…

Сэм пригладил ее взлохмаченные волосы. Как всегда, на шее у нее висела молочно-белая нитка жемчуга. И как всегда, несмотря ни на что, она его любила.

Они пошли назад, к парому, сели опять на прежние места. По дороге он показал ей свою находку. Бельчонок, судя по внешнему виду, пребывал в тумане.

— Не знаю, выживет ли, — сказала Арлин. — Ему бы нужно к маме.

Мужчина, сидящий рядом, посоветовал им держать бельчонка в тепле и дать ему хлеба, размоченного в молоке. Они спросили в буфете сандвич и молока, смешали тюрю и поднесли ее малышу — тот и вправду поел немного. Потом Арли замотала его не туго своим шарфом. Их машина дожидалась на пристани, но Арлин, вместо того чтобы сразу сесть и ехать домой, повела сына в кафе. Бельчонок мирно спал у него в кармане.

— Из тебя получился бы хороший старший брат, — сказала Арлин.

— Это вряд ли.

Сэм не шутил. Такая роль его не привлекала.

— А я знаю, что да, — настаивала она.

Кроме них, ни одного посетителя в кафе не было. Сэма наконец-то покинуло чувство, заставляющее вгонять себе в палец булавку, чтоб уберечься от страшных мыслей. Хорошо сидеть в кафе и пить горячий шоколад, когда рядом за чашкой чая сидит твоя мама. Когда они приедут домой, он переложит бельчонка в большую коробку из-под кубиков. А ночью будет лежать и прислушиваться, изо всех сил желая ему выжить.

— Ну, может, и получился бы, — сказал он, чтобы доставить маме удовольствие.

— Но для меня ты как был все на свете, так и останешься, — сказала Арлин. — Пускай хоть двадцать детей еще появятся, ты будешь все равно на первом месте.

В кафе вошел мужчина и заказал себе что-то; повар поставил на огонь сковородку. Легким движением разбил на нее три яйца — раз-два-три… Они больше не были одни в этом зале.

— У тебя что, появятся еще двадцать детей? — спросил Сэм.

Интересно, гадает ли сейчас отец, где они? Позвонил ли в детский сад, или в полицию, или хотя бы их соседке Синтии, которую лично он, Сэм, ни во что не ставит? Она думает, если к детям не обратиться напрямую, они не слышат, о чем при них говорят, но вот он — слышит, и притом каждое слово.

— Только один, — сказала Арли. — И по-моему, девочка.

— А как мы ее назовем?

Как назвать бельчонка, Сэм уже прикидывал. Фундук, например. Или Мелкий. Умник, Микро-Сэм.

— Бланка, — сказала Арлин.