Комментария здесь не требуется. Иуда повесился на корявом, искорёженном горном дереве, растущем в Палестине на обрывах: бледные струпья ветвей, листьев почти нет, цветёт кровавыми цветами. Судя по обнаруженным бумагам Карягина он много размышлял и писал обо мне, Учителе… Судя даже по короткому перечню изъятых у него дома при обыске бумаг, Лимонов поминается там часто. Документ 4, начинающийся словами: «Его творчество – пособие для человека, желающего поменять». Документ 5: «пятидесятилетний юноша», «Лимонов». Документ 6: «Несомненно, Эдуард Лимонов»… «привыкшего к сусально-пуританской литературе». Документ 7: «Забрать у Масловой Жанны Э.Л. „Убийство часового“ и „Анатомию героя“…» То есть мой Иуда пристально изучал меня. При обыске у него изъят также сборник его собственных стихов. Машинописный.

Наталья Медведева, 43, певица, писательница, моя жена, явилась ко мне на свидание в тюрьму Лефортово 30 октября. Ту часть тюрьмы, где происходят свидания, коридор и камеры для свиданий я до этого никогда не видел. Поскольку родители мои, отец 83 лет и мать 80 лет, еле ползают с палочками по квартире, а больше близких родственников у меня нет, то семь месяцев я просидел без свидания с родственниками. Так что я не знал, как вся эта церемония выглядит, только в американских фильмах когда-то видел. Вообще-то я пророчески написал в книге «Анатомия Героя»: "Если когда-нибудь я попаду в тюрьму и ты припрёшься на свидание, и скажешь, что ты моя жена, я скажу: «Гоните её прочь, у меня нет жены, это должно быть какая-то проститутка!» Так я написал, но как будто меня тянуло сделать наперекор книге, я поступил против своей же, высказанной в книге, воли. Частично меня вынудили обстоятельства. Дело в том, что я БОМЖ, лицо без определённого места жительства. И чтобы быть выпущенным, скажем, на свободу по подписке о невыезде, или чтобы судья могла меня выпустить, если я вдруг, предположим, получу условное наказание, для этого мне нужна прописка или регистрация в РФ. Поначалу для этой цели я хотел развестись с Натальей, жениться на другой и прописаться. Жениться я собирался на крошечной Насте, о чём и поставил её в известность в письме из тюрьмы. В ответ крошечная Настя сообщила, что «брак – это отстой», что она меня любит и без брака, а в конце приписала, что ждёт дальнейших приказаний, готова выполнить любые. Подумав вместе с адвокатом, мы решили от идеи развода отказаться. По множеству причин. И разводиться, когда один из разводящихся находится в тюрьме, будет сложно. Поскольку я не признаю свою вину, следователь будет ставить мне в мои колёса все палки, какие у него есть, а у него их много. Брак заключён в Париже, и это создаст дополнительные трудности. Следователи будут чинить препятствия не только при разводе, но и при заключении нового брака. Так, следователь не дал разрешение Сергею Аксёнову на брак с Анной Дунаенко, нашим партийным товарищем, вот они и остались не связанными узами брака. И, наконец, крошечная Настя прописана сама у мамки с папкой, и её папка вряд ли будет счастлив прописать у себя бородатого государственного преступника на долгих 39 лет старше его маленькой дочурки.

Потому я потопал, руки за спиной, конвоируемый молодым унтер-офицером чрез внутренности буквы "К" (щёлканье мембраны, стук ключа об обрезки трубы, носом в стену, «стой!», – все привычные прелести конвоя), в направлении парадного выхода из тюрьмы. Но вместо того, чтобы повернуть, как обыкновенно, или налево по коридору к адвокатским комнатам, там я встречался с моим защитником Беляком несколько десятков раз; или пройти прямо в парадные двери, за ними обыкновенно стоит автозэк, если нас вывозят; я повернул направо. Прошёл по коридору мимо закрытых дверей с номерами и дойдя до номера "2" встал носом к стене. Мне открыли дверь и ввели в смехотворное, с точки зрения зэка Савенко, помещение. Part time оно очевидно употреблялось как кафе или место отдыха наших охранителей. Впрочем в нём ничем не пахло. Пустой тюрьмой и только. Основная часть помещения была заставлена столами и лавками из блондинистого полированного дерева с сучками. У дальней стены возвышалось какое-то подобие разоружённого бара. Вдоль ближней к двери стены, слева, узкий, располагался как бы «отдельный кабинет» этого разоружённого и демобилизованного кафе, за стеклом и решётками, но не классическими прутьями в клеточку. Нет, решётки были кручены цветами такими поверх стекла. Был создан кагебешный уют. Я вошёл в одну из дверей (отъездную такую дверь как в купе ж/д вагона), сел на лавку. Передо мною были полстола, стекло, такая же уютная домашняя, завитыми рогаликами решётка. Слева на стене телефон. Рядом прямо на стене была нарисована вегетарианская картина маслом. Лес, деревья, лужи. Цвета: желтые, зелёные, ядовитые. Бедолага тюремный художник или не имел других масляных красок или ему запретили ими пользоваться. Я забыл упомянуть, что два огромных жирных лесных пейзажа украшали большую стену кафе «Лефортово»: толстые деревья, болотце между ними, ряска всех цветов хаки. Через некоторое время привели Наталью Медведеву.

Я увидел её голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из той этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24 лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но возвратившись в камеру написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона «Дамы былых времён». Это если по-нормальному. Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели, – похожа на суховатую палку. Твои глаза: один меньше другого, они как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки. В 43 года женщина не должна так ужасно выглядеть. Ты похожа на ветеранку-алкоголичку (перевод с французского alcogolique enventeric)». Впрочем зэка Савенко мгновенно пронзила жалость к тебе, и жалось сменила моё праведное злорадство. Где-то лет в двадцать шесть в Париже, помню, ты вдруг стала пышной, большой, толстой, красноволосой, необыкновенно красивой. У тебя был огненный куст волос как куст шиповника в горах Пиренеев, как же ты тогда была красива и чувственна! Ты даже стала добрее тогда. О Пиренеях это не случайная метафора-красивость, мы с тобой жили весной 1990 года в Пиренеях, там цвели на горах такие кусты...

«Ты пришла. Спасибо», – сказал я. «Дело вот в чём...»

«Я знаю в чём», – высокомерно прервала ты. Я тотчас же понял, что ты всё также вздорна, тяжела и плохо выносима.

«Оснований для беспокойства у твоих родственников, я имею ввиду твоих маму и брата, не будет. Меня всё равно никто не пропишет без паспорта, а все мои документы – у следователей. Мне лишь нужно, чтобы ты сдала три заявления – на прописку, твоё и их, что вы не возражаете. Сними только с документов заверенные у нотариуса копии... Также как и...»

Мы рассматривали друг друга. У зэка Савенко обильно отросли крутой шапкой сильные волосы на голове. Solt aut pepper. Соль и перец. Усы и узкая с подбородка нисходящая борода. Кожа государственного преступника была гладкая, морщин было немного, и те неглубокие. «Вот сука живучая, – думала Наталья Медведева, – и по голове трубой били, и сапоги по глазам стучали, и взрывали, и стреляли, и в тюрьме вот парится. Всё как с гуся вода...» Прирождённая убийца Наташа смотрела на мужчину, которого ей не удалось угробить, с плохо скрытой неприязнью, сбалансированной лишь любопытством. Такие женщины как моя жена Наташа любят убитых, замордованных ими мужчин. Она и пришла, надеясь увидеть меня поверженным. Потому ей было противно. Перед ней сидел вполне живой Лимонов.