Установив служебное положение Швейка и, таким образом, представив себе, к какой примерно информации он имеет легальный доступ, Станислав теперь настойчиво просил Ареса добыть определенные документы, которые Швейк заведомо не мог получить легально.

— Как раз эти бумаги он не может достать, — сообщил спустя некоторое время Арес. — Они находятся в распоряжении других отделов, с которыми у него нет общих дел.

Это было благоприятным признаком. Напротив, если бы Швейк снабдил Ареса также и этими документами, следовало сделать вывод, что японцы специально позаботились предоставить их в распоряжение КГБ.

При каждой встрече Левченко тщательно взвешивал каждое слово Ареса, внимательно наблюдал за ним, пытаясь уловить признаки перемен в его поведении, вслушивался во все его вопросы, которые могли выдать, не подпал ли Арес под контроль японской стороны.

Из месяца в месяц Швейк с Аресом продолжали снабжать КГБ информацией, содержащейся в досье японских граждан. Чтобы составить представление о том или ином японском деятеле, КГБ прежде всего изучал секретную информацию о нем, собранную ведомством Швейка. Когда резидентура не была уверена в успехе какой-либо из планируемых операций, тоже можно было тайно проконсультироваться на этот счет у японской стороны. Один из полученных документов содержал совершенно секретные протоколы совещания руководителей японских спецслужб, на котором обсуждались общие направления операций, предпринимаемых против советского блока. На основе одного этого «богатого» документа резидентура подготовила целых десять самостоятельных донесений.

Устав пробираться на тайные свидания с Аресом разными темными закоулками, Левченко решил, что будет вполне благоразумным время от времени встречаться с ним в более естественной и непринужденной обстановке, например в ресторане в субботний вечер или в воскресенье днем. Он даже сочинил легенду, которая в случае чего позволит Аресу без труда объяснить, почему тот обедает с русским: «Он, то есть Левченко, советский журналист и тайный диссидент. Как большинство советских журналистов, он очень сдержан и не способен выдать никаких государственных тайн. Вместе с тем, он рассказывает массу интересного об общем положении в Советском Союзе. Я как журналист вроде бы «завербовал» его для своей организации. Но он человек осторожный и очень боится, как бы его земляки не увидели нас вдвоем. Вот почему мы обычно встречаемся поздно вечером и в отдаленных от центра ресторанах. Он просто труслив. Но в то же время он порядочный гурман и способен прямо-таки наслаждаться хорошо приготовленной едой, — разумеется, когда плачу я».

Швейк, привыкший по просьбе Ареса приносить документы из своего учреждения и еще более привыкший к дополнительному доходу, оказался теперь, сам того не сознавая, под контролем КГБ. «Центр» по-прежнему одобрял ход этой операции и высоко отзывался о разведданных, получаемых от того и другого. Гурьянов, со своей стороны, рекомендовал «центру» санкционировать формальную вербовку Швейка.

— Если у вас и дальше так здорово пойдут дела, вы скоро обгоните меня по службе, — шутливо говорил он Станиславу.

Но вот как-то после очередного выходного дня, придя на работу, Гурьянов начал день с того, что распечатал пакет, прибывший с очередной почтой из Москвы. В нем было длинное послание на двадцати страницах за подписью Орлова (рабочий псевдоним Анатолия Бабкина, бывшего тогда начальником Седьмого управления).

«Центр» по-прежнему одобряет действия тов. Кольцова по развитию чрезвычайно важного контакта внутри японской разведслужбы, — говорилось в посланий. — В то же время, чтобы убедиться, что мы располагаем полным представлением об этом контакте, и избежать малейшей вероятности быть вовлеченными в оперативную игру японской разведки, резидентура должна приложить максимум усилий для проверки Швейка. Арес также должен быть подвергнут параллельной проверке. Резидентуре предлагается представить детальный план осуществления этих мер. Кроме того, желательно, чтобы резидентура приняла к сведению следующие предложения «центра».

Попросите Ареса сфотографировать Швейка; сфотографируйте дом, где Швейк занимает квартиру, установите наружное наблюдение за его домом и учреждением, чтобы выяснить его обычные часы работы; проследите путем визуального наблюдения за встречами Швейка и Ареса; проследите также, куда направится Швейк после такой встречи; установите подслушивающие устройства по месту работы Швейка; получите через Ареса перечень всех друзей Швейка и всех лиц, кому он подчинен по службе; разработайте план проверки Ареса и Швейка путем снабжения Ареса карманным магнитофонным устройством со спецпередатчиком».

Когда Левченко кончил читать и отложил эту странную инструкцию, Гурьянов сказал:

— Станислав, я знаю вы человек культурный. Так что извините за грубый совет: идите помойте руки, вы только что держали большой кусок дерьма.

Руководитель «линии KP» Юрий Дворянчиков читал эту бумагу, откровенно смеясь:

— Я бы сказал, что это написано кретином, если б не знал точно, кто готовил этот документ. Добрая половина этих предложений связана с нарушением элементарных правил безопасности. Тот, кто писал, явно хочет загубить всю операцию… или ему хочется, чтобы кто-то крепко погорел у нас В резидентуре. Вы можете себе представить наших русаков, бегающих по всему Токио вслед за японцем-профессионалом? Слоняющихся вокруг штаба японской контрразведки? Или, еще чище, устанавливающих в этом штабе подслушивающие устройства? Это же стопроцентный абсурд, и они сами это знают. Они хотят провалить операцию!..

— Это Пронников, — заметил Левченко.

— Конечно, он, — сказал Гурьянов. — Но он переборщил. А в то же время, если мы хотим добиться санкции на формальную вербовку Швейка, придется все же как-то его проверять. Но мы сделаем это поумнее. Мы, как-никак, профессиональные разведчики.

— Можно, я составлю проект ответа? — спросил Левченко и, получив согласие, написал: «Любой компетентный сотрудник, имеющий опыт работы в Японии, должен будет признать, что предложения, относящиеся к Швейку и Аресу и выдвигаемые от имени «центра», являются просто самоубийственными. Резидентура не может рисковать провалом одной из самых важных операций, идя на такие безответственные и непрофессиональные действия. Проверка Швейка будет вестись резидентурой на профессиональном уровне».

Гурьянов и сам Левченко колебались, стоит ли отсылать такой ответ, написанный сгоряча, но резидент сказал:

— Сойдет. Хуже все равно не будет.

Вскоре они убедились, что бывает хуже, и даже очень.

После этой истории прошло месяца полтора. Левченко шел по двору посольского комплекса, как вдруг его окликнул майор Жаворонков:

— Слушай, ты не поможешь мне тут в одном деле?

Между ними уже возникла та особенная дружба, которая обычно связывает людей, участвующих в опасных предприятиях и в любой момент готовых выручить друг друга в критической обстановке. У майора за плечами было несколько лет напряженной работы в Москве, где он то и дело рисковал жизнью, участвуя в головокружительных гонках и преследованиях. В Токио он как водитель-оперативник должен был прикрывать своих коллег и агентов, предупреждать любую потенциально грозящую им опасность, если потребуется — тоже ставя на карту собственную жизнь. Обнаружив слежку за местом встречи офицера резидентуры с агентом, он был обязан переключить филеров на себя. Если бы его и его спутника задержала полиция, ему вменялось в обязанность любой ценой сохранить документы и микропленки, полученные от агента. Словом, в любой момент ему приходилось считаться с возможностью провала.

За неделю до встречи во дворе посольства Жаворонков и Левченко, возвращаясь со свидания с агентом, заглянули в бар рядом с посольским комплексом, чтобы выпить и немного прийти в себя. Здесь их глазам представилось такое зрелище: перед стойкой в полном одиночестве восседал один из шифровальщиков резидентуры. Состояние его отвечало образнрму выражению: лыка не вяжет.