— Договорились, доктор.

А теперь мне надо идти, — сказал Марчелло, вновь взглянув на часы.

Он положил на стол деньги за кофе, поднялся и пошел к выходу, за ним на некотором расстоянии последовал агент.

Стоя на тротуаре, Орландо обвел взглядом густой поток машин, двигавшихся почти шагом в обоих направлениях, и с пафосом произнес:

— Париж!

Вы здесь не впервые, не так ли, Орландо? — спросил Марчелло, отыскивая глазами среди машин свободное такси.

Впервые? — повторил агент с глуповатой гордостью. — Не просто не впервые… попробуйте отгадать, доктор, сколько раз я бывал в Париже.

— Нет, не знаю.

Двенадцать раз, — сказал агент, — нынешний визит — тринадцатый.

Шофер такси на лету поймал взгляд Марчелло и остановился рядом с ним.

До свидания, Орландо, — сказал Марчелло, садясь в машину, — жду вашего звонка сегодня вечером.

Агент сделал рукой жест, означавший: договорились. Марчелло назвал таксисту адрес гостиницы.

Но пока он ехал в такси, последние слова агента (двенадцать раз в Париже и нынешний визит — тринадцатый) продолжали звучать у него в ушах и вызвали в памяти отголоски далеких воспоминаний. Словно он крикнул в грот, и отраженный голос вернулся к нему из неожиданной глубины. Марчелло понял, почему он просто не сказал Орландо, что Квадри — горбун, а решил прибегнуть к уловке. Традиционные изображения Страстей Христовых, которые он столько раз созерцал в церквях, наложились на сцену в ресторане с накрытыми с столиками и сидящими за ними посетителями. Он встает и идет навстречу Квадри, протягивая ему руку, а сидящий поодаль агент Орландо наблюдает за ними обоими. Облик Иуды, тринадцатого апостола, начал путаться с его собственным, сливаться с ним, становясь его обликом. Сделанное открытие вызвало у Марчелло почти позабавившее его желание поразмышлять на эту тему. "Возможно, Иуда в своем поведении руководствовался теми же мотивами, что и я, — подумал он. — И хотя ему этого не хотелось, он вынужден был так поступить, ибо нужно было, чтобы кто- то сделал то, что сделал он. Чего же мне мучиться? Мне выпала роль Иуды… и что с того?"

И действительно, он заметил, что совершенно спокоен, просто он был охвачен обычной холодной печалью, в сущности, ему приятной. Он снова подумал, не оправдываясь, а лишь углубляя сравнение и определяя его границы, что Иуда похож на него, но до определенного момента. До рукопожатия, может, даже до предательства, понимаемого в самом общем плане, хотя он и не был учеником Квадри. Дальше все менялось. Иуда повесился, во всяком случае, он думал, что иного выхода у него нет, ибо у тех, кто толкнул его на предательство и заплатил ему за него, не хватило мужества, чтобы поддержать и оправдать его. Марчелло же не покончит с собой и даже не впадет в отчаяние, потому что за ним… Мысленно он увидел толпы, собравшиеся на площади и рукоплескавшие тому, кто командовал им, тем самым они оправдывали его, того, кто подчинялся. Марчелло подумал, что в конце концов в некоем абсолютном смысле он не получит ничего за то, что делал. Никаких сребреников. Только служба, как говорил агент Орландо. Аналогия меняла цвет, растворялась, оставляя за собой только след надменной и самодовольной иронии. Однако главным было то, что сравнение пришло ему в голову, что он развил его и какое-то время считал верным.

После обеда Джулия захотела вернуться в гостиницу и переодеться, прежде чем отправиться к Квадри. Но как только они вышли из лифта, она обняла Марчелло и прошептала:

— Это неправда, что я хочу переодеться… мне просто захотелось немного побыть с тобой наедине.

Идя по длинному пустому коридору между двумя рядами закрытых дверей, чувствуя на талии ласковую руку жены, Марчелло невольно подумал, что для него поездка в Париж была прежде всего связана с заданием, а для Джулии она только свадебное путешествие. Значит, ему не позволялось выходить из роли молодожена, которую он, садясь с Джулией в поезд, согласился играть, несмотря на то, что порой, как сейчас, он испытывал чувство беспокойства и тревоги, весьма далекое от любовного смятения. Но это и была нормальность, к которой он так страстно стремился: рука, обвивавшаяся вокруг его талии, эти взгляды, эти ласки. И то, что ему предстояло совершить с Орландо, было всего лишь кровавой ценой, заплаченной за эту нормальность. Тем временем они дошли до своего номера; Джулия, продолжая обнимать его одной рукой, открыла дверь и вошла вместе с ним.

Оказавшись в комнате, она отпустила Марчелло, повернула ключ в замке и сказала ему:

— Прикрой окно, ладно?

Марчелло подошел к окну и опустил жалюзи. Обернувшись, он увидел, что Джулия, стоя у кровати, уже снимала через голову одежду, и ему показалось, он понял, что она имела в виду, говоря: "Мне просто хотелось немного побыть с тобой наедине". Молча он сел на противоположный от Джулии край кровати. Она осталась в комбинации и чулках, очень аккуратно сложила платье на стул, стоявший у изголовья кровати, села, сняла туфли, затем, неумело закинув на кровать ноги, сначала одну, потом другую, растянулась позади него на спине, положив руку под голову. Она помолчала, потом сказала:

— Марчелло…

— Что такое?

— Почему ты не ляжешь рядом со мной?

Марчелло послушно нагнулся, снял ботинки и лег на кровать рядом с женой. Джулия сразу потянулась к нему, быстро прижалась всем телом и спросила, тяжело дыша:

— Что с тобой?

Со мной? Ничего… — ответил он. — Это мое обычное настроение, я человек не легкомысленный, но это не значит, что я чем-то обеспокоен.

Она замолчала, обнимая его. Потом сказала:

— Я попросила тебя прийти сюда не потому, что хотела переодеться… но и не потому, что хотела побыть с тобой наедине… дело совсем в другом.

На сей раз Марчелло изумился, и ему едва не стало стыдно, что он заподозрил ее в обычной жажде эротических наслаждений. Опустив голову, он увидел, что она смотрит на него глазами, полными слез. Ласково, но не без некоторой досады, он спросил:

— Можно узнать, почему ты плачешь?

Джулия всхлипнула и ответила:

Просто так… потому что я дурочка, — но в ее опечаленном голосе уже звучали нотки утешения.

Марчелло, глядя на нее, настаивал:

— Ну-ка… почему ты плачешь?

Она взглянула на него заплаканными глазами, в которых, казалось, уже промелькнул луч надежды. Потом Джулия чуть улыбнулась и рукой нашарила у него в кармане носовой платок. Она вытерла глаза, высморкалась, положила платок обратно в карман и, снова обняв его, прошептала:

— Если я скажу тебе, почему я плакала, ты подумаешь, что я сошла с ума.

— Давай, смелее, — сказал он, лаская ее, — скажи мне, почему ты плакала.

Представь себе, — начала она, — сегодня за обедом ты показался мне таким рассеянным, точнее, озабоченным, что я подумала, что уже надоела тебе и ты жалеешь, что женился на мне… может быть, из-за того, что я рассказала тебе в поезде, ну знаешь, об этом адвокате, может быть, потому, что ты уже понял, что совершил глупость… ты, с таким будущим, с твоим умом, с твоей добротой взял да и женился на такой неудачнице, как я… ну вот, подумав так, я решила действовать сама… то есть решила уехать, ничего тебе не сказав, чтобы избавить тебя от неприятностей, связанных с прощанием… я решила, как только мы вернемся в гостиницу, сложить чемодан и уехать… сразу же вернуться в Италию, оставив тебя в Париже.

— Ты шутишь! — воскликнул пораженный Марчелло.

Нисколько не шучу, — ответила она, улыбаясь, польщенная его изумлением. — Пока мы были в холле и ты отошел ненадолго, чтобы купить сигарет, я попросила портье заказать мне место в спальном вагоне до Рима на сегодня на вечер… так что я совсем не шучу, как видишь.

— Да ты с ума сошла! — сказал Марчелло, невольно повышая голос.

Я говорила тебе, — ответила она, — ты подумаешь, что я сошла с ума… Но в ту минуту, однако, я была уверена, абсолютно уверена, что, оставив тебя и уехав, я поступлю так ради твоего блага. Я была так же уверена, как уверена сейчас, — добавила она, вытянувшись и коснувшись губами его рта, — что целую тебя.