Полковник, не глядя ни на Марчелло, ни на секретаря, сухо сказал: "Это доктор Клеричи, я говорил вам о нем недавно", и секретарь с церемонной и почти иронической готовностью, привстав из-за стола, протянул Марчелло руку и предложил сесть. Марчелло сел, сел и секретарь, взяв коробку с сигаретами и предложив их сперва полковнику, но тот отказался, затем Марчелло, который взял сигарету. Секретарь тоже закурил и сказал:

Клеричи, мне очень приятно познакомиться с вами… полковник так превозносил вас… если верить ему, то вы, как говорится, ас. — Он подчеркнул улыбкой "как говорится" и продолжал: — Мы вместе с министром изучили ваш план и сразу же сочли его превосходным… Вы хорошо знаете Квадри?

— Да, — ответил Марчелло, — он был моим профессором в университете.

— И вы уверены, что Квадри неизвестны ваши функции?

— Думаю, нет.

Ваша идея изобразить раскаяние и смену политических взглядов, чтобы внушить им доверие, проникнуть в их организацию и даже получать от них поручения в Италии — весьма хороша, — продолжал секретарь, глядя на лежащие перед ним на столе заметки, — министр тоже согласен, что нечто подобное надо попытаться сделать немедля. Когда бы вы были готовы поехать, Клеричи?

— Как только будет нужно.

Прекрасно, — сказал секретарь слегка удивленно, словно ожидал другого ответа, — прекрасно. Тем не менее есть один момент, который следует прояснить: вы беретесь довести до конца миссию, скажем так, весьма деликатную и опасную… мы тут говорили с полковником… Чтобы не вызвать подозрений, вам следует найти какой-нибудь приемлемый предлог для вашей поездки в Париж… Я не хочу сказать, что они знают, кто вы, или могут это узнать, но предосторожность никогда не помешает… тем более что Квадри, как говорится в вашем докладе, в свое время была известна ваша лояльность по отношению к режиму…

Если б она была ему неизвестна, — сухо заметил Марчелло, — то ни о какой перемене взглядов не могло бы быть и речи…

Верно, совершенно верно… но нельзя же специально отправиться в Париж, чтобы явиться к Квадри и сказать ему: вот он я… Надо, напротив, создать впечатление, что ваше пребывание в Париже вызвано личными, а вовсе не политическими причинами, и что вы воспользовались возможностью, чтобы признаться Квадри в пережитом вами духовном кризисе… нужно, — вдруг заключил секретарь, поднимая на Марчелло глаза, — чтобы ваша поездка носила частный, а не официальный характер.

Секретарь повернулся к полковнику и спросил:

— Вам так не кажется, полковник?

Это и мое мнение, — не поднимая головы, ответил полковник. И добавил: — Но только доктор Клеричи может найти подходящий предлог.

Марчелло склонил голову в знак согласия. Ему казалось, что отвечать пока нечего, — чтобы найти такой предлог, надо было спокойно подумать. Он хотел сказать: "Дайте мне два- три дня на размышление", как вдруг почти вопреки желанию у него вырвалось:

Через неделю я женюсь… Можно было бы совместить задание со свадебным путешествием.

На сей раз удивление секретаря было явным и глубоким, хотя он быстро скрыл его изъявлением энтузиазма. Полковник же, напротив, остался совершенно невозмутим, словно Марчелло ничего не сказал.

Очень хорошо… замечательно! — воскликнул секретарь в замешательстве. — Вы женитесь — лучшего предлога не найти — традиционное свадебное путешествие в Париж.

— Да, — без улыбки произнес Марчелло, — традиционное свадебное путешествие в Париж.

Секретарь испугался, что обидел его:

Я хотел сказать, что Париж как раз подходящее место для свадебного путешествия. К сожалению, я не женат… но, если бы мне пришлось жениться, думаю, я тоже поехал бы в Париж…

На сей раз Марчелло промолчал. Он часто отвечал таким образом тем, кто был ему неприятен, — полным молчанием. Секретарь обернулся за поддержкой к полковнику:

Вы были правы, полковник… только доктор Клеричи мог найти подобный предлог… мы, даже если бы и придумали нечто подобное, не смогли бы ему это предложить.

Эту фразу, произнесенную двусмысленным, полусерьезным тоном, можно было истолковать двояко: она могла прозвучать как похвала, хотя и ироническая, что-то вроде: "черт побери, какой фанатизм", а могла выражать чувство изумления и презрения: "какое раболепство… ни во что не ставит даже собственную женитьбу". Возможно, подумал Марчелло, во фразе прозвучали оба мотива, потому что было очевидно, что для самого секретаря граница между фанатизмом и раболепством была очерчена не столь уж резко: в зависимости от обстоятельств он пользовался и тем и другим для достижения одних и тех же целей. Марчелло с удовлетворением заметил, что полковник тоже не ответил секретарю улыбкой, на которую тот напрашивался, произнеся свою двусмысленную фразу. Последовало молчание. Теперь Марчелло пристально смотрел на секретаря неподвижным беззастенчивым взглядом, чем, как он знал, приводил людей в замешательство. И секретарь не выдержал, отвел глаза и внезапно, опершись обеими руками о стол, поднялся.

Хорошо… Тогда вы, полковник, обговорите с доктором Клеричи все детали… А вы, — продолжил он, обращаясь к Марчелло, — должны знать, что пользуетесь полной поддержкой министра и моей… Более того, — добавил он, притворно изобразив, что вспомнил об этом случайно, — министр выразил желание познакомиться с вами лично.

Но Марчелло и на сей раз не раскрыл рта, ограничившись тем, что встал и отвесил легкий учтивый поклон. Секретарь, ожидавший, вероятно, слов благодарности, снова удивился, но быстро скрыл свое удивление:

— Подождите, Клеричи… министр приказал мне привести вас прямо к нему.

Полковник поднялся и произнес:

— Клеричи, вы знаете, где меня найти.

Он протянул секретарю руку, но тот во что бы то ни стало хотел проводить его до двери с церемонной и подчеркнутой почтительностью. Они пожали друг другу руки, и полковник вышел, а секретарь обернулся к Марчелло:

Пойдемте, Клеричи… министр крайне занят, но несмотря на это непременно хотел видеть вас и выразить вам свое удовлетворение. Вы впервые встречаетесь с министром, не так ли?

Секретарь произнес эти слова, проходя через маленькую приемную, примыкавшую к его кабинету. Затем подошел к одной из дверей, открыл ее, исчез, сделав знак подождать, потом почти сразу же появился снова и пригласил Марчелло следовать за собой.

Когда Марчелло вошел, то очутился в той же длинной, узкой комнате, которую видел через приоткрытую дверь, только теперь комната предстала перед ним в ширину, и он оказался прямо у стола. За столом сидел дородный мужчина с широким тяжелым лицом, это за ним Марчелло подглядывал, пока его целовала женщина в широкополой черной шляпе. Марчелло заметил, что стол был пуст и сиял так, что в него можно было смотреться как в зеркало, бумаг на нем не было, стояла лишь большая бронзовая чернильница, и лежала закрытая папка из темной кожи.

— Ваше превосходительство, это доктор Клеричи, — сказал секретарь.

Министр встал и протянул Марчелло руку с еще более подчеркнутой сердечностью, чем это сделал секретарь, но манеры его были властны и не отличались любезностью.

— Как поживаете, Клеричи?

Голос его звучал повелительно, он выговаривал слова тщательно и медленно, словно они были полны особого смысла.

— Мне говорили о вас в самых лестных выражениях… режиму нужны такие люди, как вы. Министр снова сел и, вынув из кармана носовой платок, начал сморкаться, одновременно проглядывая бумаги, которые подавал секретарь. Из скромности Марчелло отошел в самый дальний угол кабинета. Министр изучал бумаги, пока секретарь что-то нашептывал ему на ухо, потом посмотрел на платок, и Марчелло увидел, что белый льняной платок испачкан красным. Он вспомнил, что в ту минуту, когда входил в кабинет, рот министра показался ему необычно ярким: это была помада женщины в черной шляпе. Продолжая просматривать бумаги, которые показывал ему секретарь, не смущаясь и не заботясь о том, что за ним наблюдают, министр стал вытирать рот, то и дело поглядывая, стер ли он наконец помаду. Изучение бумаг и платка было закончено одновременно, министр поднялся и снова протянул Марчелло руку: