Глаз у Аллы был верный, и, выбирая что-то для подруги, она даже не считала нужным советоваться с ней: все сама знала и понимала — и про размер, и про цвет, и про фасон.

Лена, выйдя из задумчивого оцепенения, пыталась урезонить Петрову, пыталась напомнить, что у той были какие-то дела.

На «дела» Алла отреагировала мгновенно. Остановившись перед стеллажами, заманивающими кружевом белья, она сначала позвонила, очевидно, своему бухгалтеру, напомнив про платежки и про что-то еще, о чем Лена не имела ни малейшего представления. Затем, набрав другой номер, довольно грубо кому-то намекнула, что если то-то и то-то (что именно, Лена опять же не поняла) до завтра не будет сделано, то она, Алла, с этим кем-то будет говорить по-другому.

— Нет, ну не собаки, а? Чуть-чуть стоит расслабиться, все под откос пустят. С лучшей подругой пообщаться не дадут! А уеду, что будет? Хоть не езди никуда, ей-богу. А с другой стороны, я пашу без отдыха лет пять, не меньше. Ну, вылеты на теплые моря на пару-тройку дней, сама понимаешь, не считаются…

А теперь я объясню, для чего Лена была вызвана Аллой в Питер на целых две недели.

Дело в том, что Петровы решили наконец всей семьей отдохнуть. Они выбрали (точнее, Алла выбрала) Кипр. Глава семьи, то есть опять же Алла, постановила, что надо не просто отдохнуть, а непременно — всем вместе. Надо успеть отдохнуть всем вместе, пока Ромка с Антоном не вылетели из родительского гнезда и не обзавелись своими гнездами, пока она, Алла, может блеснуть молодостью и красотой на фоне своих громадных близнецов (ее действительно можно было принять за старшую сестру, а может, и возлюбленную — это ведь сейчас не редкость — одного из ее красавцев сыновей). Нельзя было обойтись и без Петрова-старшего: ему отводилась роль хозяйственника.

В общем, такова была воля Аллы: отдохнуть вчетвером, и никак иначе. Соответственно возникала проблема. С кем оставить пятого члена семьи — таксу Рэту? Брать ее с собой не хотелось. Рэта плохо переносила самолет, да и вообще была натурой тонкой, впечатлительной, нервной — одним словом, она была, как все женщины, немножко неврастеничкой. Любые изменения привычного образа жизни действовали на рыжую таксу отрицательно.

Таким образом, собаку нужно было оставить в квартире с надежным человеком. Надежные люди находились и в Питере, но Алла решила, что будет здорово, если приедет именно Лена, которую Рэта знала и любила. Лена совместит приятное с полезным: сменит обстановку, побродит по музеям (она большая любительница этого дела), ну и Рэта будет под присмотром и в интеллигентном обществе, а забот она особенных и не требует. С кормежкой — вообще никаких проблем. Рэта с детства — аллергик, и ей ничего нельзя, кроме отварной гречки, телятины и зелени. Кормить — строго два раза в день, утром и вечером. Причем и гречку, и мясо можно сварить на два-три дня — и в холодильник. И гулять два раза. Парк — рядом.

Нарисованная по телефону Аллой перспектива Лену более чем устроила. Главное, что ее отпуск совпадал с отдыхом Петровых. Так что все складывалось как нельзя лучше. Возможности поехать куда-то еще у Лены Турбиной не было. Питер она обожала. Рэту — тоже.

Да, кроме цели пристроить свою таксу, Алла держала в голове еще одну тайную мысль, связанную с пребыванием Лены в Питере. И хотя это было не в ее характере, мыслью этой делиться с Леной она не стала. Я вам об этом тоже, пожалуй, пока ничего не скажу. Хотя нетрудно догадаться. Алла постоянно пеклась о Лениной судьбе, и ей хотелось восстановить справедливость: уж кто-кто, а Лена должна быть счастлива.

Рэта встретила Аллу с Леной укоризненно-радостным визгом (она ужасно не любила находиться дома одна), припаданием на передние лапы и высокими подскоками с попытками лизнуть в лицо то хозяйку, то гостью.

Отъезд семейства планировался на следующий день. Петровы-младшие тусовались где-то на природе. Петров-старший был отослан Аллой с разного рода поручениями. А сама Алла пребывала в приподнято-возбужденном состоянии, не зная, за что хвататься.

Посреди гостиной лежал распахнутый чемодан, в нем — ворох разноцветно-разнокалиберной одежды от бюстгальтеров, плавок, мужских носков до джинсов и свитеров.

— Рэтка повеселилась, — кивнула на чемодан Алла. — Я ведь складывала все как надо, а эта морда разрыла. Чего уж она там искала?

Рэта, услышав свое имя и уразумев, что она, наверное, что-то сделала не так„потупила глаза, затем опустила голову (ушами — до пола) и виновато повесила хвост. Так и стояла она рядом с чемоданом, полностью осознавая свою вину и, очевидно, глубоко раскаиваясь.

— Рэта, Рэточка, — ласково позвала Лена.

Собака глаз не подняла и хвостом не вильнула: переживала.

— Ладно уж, дура ты моя, — сказала ей Алла примирительно.

Рэта подняла голову и вопросительно-грустно посмотрела в глаза хозяйке: на самом ли деле на нее, собаку, не сердятся?

— Знаешь, Ленка, — сказала Алла, сев перед Рэтой на корточки, притянув ее к себе за передние лапы и целуя в нос, — мне кажется иногда, что эта паразитка умнее всех нас, вместе взятых.

На «паразитку» Рэта тоже отреагировала вполне адекватно: самолюбиво вырвалась из рук Аллы и пошла к Лене, с обидой оглядываясь на хозяйку: если уж простила, то будь добра и слова подбирать соответствующие.

Забыв про растерзанный чемодан, Алла начала выгружать из пакетов и пакетищ купленное в супермаркете. Доставая то, что нельзя было примерить на себя или на Лену, она кидала это в сторону на диван, кресло или прямо на пол, а выудив очередную одежку и вспомнив, кому она предназначается, или скидывала все с себя и влезала в нее, или заставляла то же самое проделывать Лену. Между делом она врубила музыку (именно «врубила» — на полную громкость).

Под какие-то немыслимые ритмы Алла с Леной вертелись, пританцовывая перед зеркалом (зеркала у Аллы были повсюду), переступая или перепрыгивая через разбросанные по всей комнате самые разные вещи — от одежды из чемодана до купленных в дорогу нужных и ненужных мелочей. Рэта, всех простив, самозабвенно участвовала в этом вертепе: носилась по огромной комнате, развевая ушами и вращая хвостом, запрыгивала от избытка чувств на диван и снова, опять же от избытка чувств, спрыгивала.

Перекрикивая музыку, Алла рассказывала о своей жизни. Собственно, Лена и так все достаточно хорошо представляла.

В своей бурной жизни Алла Петрова успевала очень многое. Спала, правда, часа четыре в сутки — не больше. И поэтому в субботу-воскресенье просила своих домашних об одном: не трогать ее, дать ей возможность поваляться в постели столько, сколько ей захочется. Она валялась часов до двенадцати, а потом вскакивала и снова включалась в свой бешеный ритм, и поспеть за ней было совершено невозможно.

Она успевала все: отмахивать утром на велотренажере километров пятнадцать-двадцать; посещать косметичек и массажистов; плавать в бассейне; раздавать ценные указания всем Петровым-мужчинам и строго следить за исполнением этих указаний; руководить приходящей домработницей; успешно вести уже сложившийся бизнес, влезая при этом в какие-то новые рискованные проекты; строго следить за здоровьем Петрова-старшего и за увлечениями Петровых-младших; иметь двух-трех любовников — и слыть при этом хорошей женой и хорошей матерью. Пожалуй, слово «слыть» здесь не очень уместно — Алла Петрова, сколь парадоксальным вам это ни покажется, на самом деле была хорошей женой и хорошей матерью. Так бывает, поверьте мне.

Алла, по-прежнему склонная к полноте и поэтому постоянно сидящая на диетах, была пластична и грациозна, как пантера. Она любила яркое, блестящее — все это удивительным образом ей шло. Самооценка ее была, наверное, слегка завышена, разрезы на юбках — тоже (но не слегка, а по самое некуда), а вот вырезы на платьях и блузках, напротив, были сильно занижены. Мужики вились, конечно, вокруг нее как мухи. Она только успевала отмахиваться. Хотя, если появлялся достойный экземпляр, она сразу делала задумчиво-внимательный взгляд, убирала с лица все признаки кокетства, выбирала для общения более чем серьезный тон — и все это в неожиданном сочетании с ее обликом великосветской путаны производило эффект — потрясающий.