– Садись, сыграем, – сказал Мещер.

Мальчик занял мое место, и скоро они так увлеклись игрой, что не обращали внимания на окутавшую кладбище темноту. От мороза я протрезвел и, стуча зубами от холода и нервов, вернулся в домик.

Джи был совершенно пьян, а его глаза сияли бездонной пустотой; он весело падал с ящика на пол, а Боря поднимал его и усаживал вновь. Джи смеялся и говорил:

– А вот не поднимешь меня! – и снова падал.

Боря, увидев меня, обрадовался:

– А-а-а, Ванюша, давай забирай своего Капитана, он уже хорош.

С большим трудом поставив Джи на ноги, я повел его к двери. Шел он послушно, только хихикал и говорил что-то совсем непонятное. Но когда мы вышли из домика, он вдруг проговорил:

– Надо поработать кое с какими товарищами, – и, легко вырвавшись от меня, побежал по дорожке меж надгробий и крестов.

Я успел только крикнуть:

– Джи, куда же вы?! – но он уже исчез в сумерках.

Кладбище было большое, и я бросился за ним, боясь потерять его среди могил. Вскоре я выбился из сил, мороз усиливался, а я потерял дорогу назад. Мне уже стали со всех сторон видеться мертвые, как вдруг я услышал, как неподалеку чей-то голос распевал на одной ноте странную песню:

Я осторожно двинулся на голос, боясь потерять его, и через несколько минут, к своей радости, увидел Джи, мирно сидящего на могилке в обнимку с юным пионером. Заметив меня, Джи строго спросил:

– Ванюша, ты куда это запропастился? Мы с этим товарищем тебя давно поджидаем.

«Не нравится мне этот пионер», – подумал подозрительно я.

Вдруг Джи резко поднялся и покачиваясь, но крепко держась за гранитный крест, закричал на все кладбище:

– Наблюдай вечную мистерию жизни и смерти, смерти и жизни! Смерть и жизнь перетекают друг в друга, как вода из серебряного и золотого кубка! Немедленно передай это послание стихиям!

Я подошел к нему, спотыкаясь в темноте, и стал уговаривать отправляться домой, но Джи смотрел куда-то отсутствующим взглядом. Я обхватил его и повел назад. Тут я вспомнил о подозрительном пионере, который молча наблюдал за нами.

– А ты что делаешь ночью на кладбище? – спросил я его.

– Вы лучше о себе позаботьтесь, – сказал он, нехорошо улыбаясь, и, как-то странно пятясь, исчез за могилами.

В полной темноте мы случайно наткнулись на Мещера, который, что-то заподозрив, пошел нас искать. Увидев Джи, он многозначительно покачал головой:

– Ну, в таком состоянии через ворота нельзя – сторож донесет на нас в дирекцию кладбища. Будем перетаскивать через забор.

Мы подошли к забору, скрытому зарослями кустов, и я, забравшись на забор, стал тащить Джи за руки, а Мещер подталкивал его сзади. Джи весил килограммов сто, не меньше, поэтому на забор его удалось затащить с большим трудом. Тут Мещер заявил, что дальше я должен сам разбираться, и скрылся в темноте.

Я усадил Джи, который, казалось, впал в каталептическое состояние, а сам спрыгнул, но, пока я готовился его принять, Джи вдруг наклонился и, как Шалтай-Болтай, свалился прямо на меня. Поднявшись с земли после мощного удара, я отряхнул его и, снова обхватив, повел, как раненого командира, на остановку троллейбуса. Джи молча плелся, пока мы шли по темному переулку. Но когда мы оказались на ярко освещенной вечерней улице, по которой ходили троллейбусы, Джи снова стал хихикать, что-то громко говорить и вырываться. Я с трудом его успокоил, а затем сообразил, что в метро нам нельзя, потому что милиция тут же задержит нас.

– Как добраться до Авиамоторной? – спросил я одинокую старушку.

Она сочувственно посмотрела на Джи и произнесла:

– Эх, соколик, да как же это ты нагрузился… – и объяснила, как добираться.

Я подумал: «Ну вот, есть же добрые души», – и злость от мысли о том, как плохо обо мне думают сейчас окружающие, вдруг исчезла. Остался лишь страх перед милицией и вытрезвителем, а также проверкой документов и выдворением из Москвы. Я негодовал, что Джи так безответственно напился и теперь ставит нас обоих под удар и что мое обучение на Корабле может так бесславно закончиться.

Пока мы ждали троллейбуса, я спрятал Джи за газетным киоском, а сам высматривал оттуда, как из засады. Джи стоял, прислонившись спиной к стене, свесив голову на грудь, и с комической интонацией повторял одно и то же:

– Не будь иудушкой, Гурий, не жалей денег на такси…

«Как же так, – злился я, – пытаюсь его доставить домой, а он меня еще обзывает».

Наконец мы оказались на заднем сидении тускло освещенного троллейбуса; я постарался задвинуть Джи как можно глубже в угол, и, к моему облегчению, оказавшись в тепле, он мирно уснул. Я бдительно следил за остановками и, когда подошла наша, быстро вытащил Джи из троллейбуса. Джи продолжал спать, но ногами передвигал, так что я беспрепятственно довел его до дому.

Фея открыла дверь и всплеснула руками:

– Ну, где же вы так погуляли!?

– На кладбище, – ответил я.

– Опять, значит, на скотный двор ходил, – сказала Фея. – Как же вы добрались-то?

– Я как-то ухитрился довезти его на троллейбусе. Слава Богу, в вытрезвитель не забрали.

– Ты просто герой, – похвалила она. – Ты проявился как настоящий юнга и ученик.

«Теперь Джи не сможет меня раскритиковать», – подумал я.

Мы осторожно уложили его на постель, и я, забравшись в свой спальник, сразу отключился.

На следующий день я проснулся, когда Джи и Фея уже сидели за столом и пили чай; Джи был снова прежним. Я быстро оделся за шкафом и, умывшись на кухне, вернулся в комнату и подсел к столу.

– Гурий-то, – сказала Фея, – какой молодец, так достойно проявляется. Не то что его приятель Касьян, который только о себе и думает.

Допив чай, Джи предложил:

– Пойдем-ка, братушка, прогуляемся, заодно обсудим ситуацию.

Мы вышли из подъезда и направились в сторону небольшого парка. Я, стараясь скрыть нетерпение, ждал, когда Джи попросит меня, как обычно, описать происшедшее. Но Джи долгое время шел молча, погруженный в другую реальность, и лишь потом спросил:

– Каковы твои впечатления от обучающей ситуации у Бори?

– Вы были настолько хороши, что мы с трудом оттуда выбрались, – ответил я.

– Я что-то совсем устал после вчерашнего, давай-ка присядем здесь.

Он поднял валявшуюся ветку и смел ею слежавшийся снег со скамейки. Мы сели, и Джи достал из кармана своего похожего на шинель пальто небольшую плоскую фляжку. Он отвинтил крышечку, не снимая перчаток, и сделал небольшой глоток. Я нетерпеливо ждал, когда Джи признает – то ли словом, то ли жестом – мои вчерашние заслуги. Джи сделал еще глоток и произнес:

– Обычно я выступаю в роли учителя, то есть объясняю, читаю лекции, утешаю. Но твоя голова не может воспринять бытийное знание, ты можешь это только пережить в обучающей ситуации. И тогда я выступаю в роли бенефактора. Тебе это может быть понятно на примере ролей, которые играли по отношению к своим ученикам Дон Хуан и Дон Хенаро. Вчера ты оказался в ситуации, которая была проведена в бенефакторском ключе.

Вместо того чтобы читать тебе многочасовые лекции о твоих слабых местах, я просто показал их тебе.

– Мне кажется, что я был вчера единственным, кто как-то еще сохранял контроль над собой и ситуацией. Вы не помните своего состояния, – тут же вспылил я.

– Ты горд тем, как ты вел себя на кладбище? Но, во-первых, ты забыл главную цель, с которой мы затеяли эту экспедицию, – дать тебе возможность где-нибудь зарабатывать на жизнь.

Джи сделал паузу, чтобы снова отпить из фляжки.

– Но почему же вы меня не поправили, не остановили?!

– Ученику дается возможность полного и свободного самоопределения в ситуации.

Вдруг на аллее, метрах в двадцати от нас, показались два милиционера. Они совсем не обратили внимания на Джи, который спокойно продолжал сидеть, держа фляжку в руке, но на меня они посмотрели с подозрительным интересом.