– Хватит красоваться, пижон, шевелись лучше побыстрее!
Я сбросил пиджак, но тут появился Петраков и закричал:
– Ты что, недоедаешь?! И откуда только такие недотепы берутся на мою голову?
Худой Петраков оказался жилистым и быстро нагромоздил ящики друг на друга.
– Смотри, как надо укладывать: внизу колонки, потом – аппаратура, а вверху – кофры для инструментов. А ты, идиот, чего натворил?
«Если бы не мое желание попасть на небо, я послал бы подальше этого недалекого пролетария, – подумал я, едва сдерживая гнев. – Но неужели это придется терпеть каждый день?!»
– Он дает тебе ценные советы, – заметил Джи, внезапно возникший из-за спины Петракова. – Ты должен их записать, иначе забудешь. Это важное направление для работы над собой.
Преодолевая сопротивление, я лениво достал тетрадку и записал петраковские поучения.
Наконец работа на сцене была закончена, и Джи предложил мне прогуляться по парку. Мы уселись на старой зеленой скамейке, и он, нарисовав на песке прутиком знак в виде треугольника, сказал:
– Ты был принят на Корабль в качестве юнги, и теперь можно уже объяснить тебе, что значит – быть юнгой. Ты должен знать всю аппаратуру, все инструменты и ящики «Кадарсиса», знать их расположение на сцене и уметь расставлять их быстро, никому не мешая. Ты должен стать, по меньшей мере, таким же знающим дело и выносливым, как Петраков. Должен уметь договариваться с администрацией филармонии, зала и транспортных организаций.
В сумке у тебя всегда должна быть еда, приправы и газета, которую мы используем как дастархан. Кроме того, должна быть еще тряпочка – вытирать за собой, если напачкали. Должен быть еще твой дневник, чтобы ты мог, если освободилось время, вести записи.
Я понуро молчал. Меня всегда угнетало, когда я был что-то «должен». Собравшись с духом, я решил отстаивать свою свободу.
– Я не смогу этому научиться за несколько дней, – не очень уверенно сказал я.
– Суворов, – с иронией ответил Джи, – терпеть не мог солдат, которые говорили «не могу», и сурово их наказывал.
Я кивнул, соглашаясь, иначе пришлось бы возвращаться в Кишинев – а этого я боялся больше всего на свете. Джи ясно дал понять, что я могу быть с ним только на условиях постоянного труда. Но я надеялся, что смогу ловко увильнуть от своих обязанностей.
Мы вернулись к эстраде, где уже собрались музыканты. В ярком свете дня, на фоне нарядной желто-багряной листвы, бросались в глаза их черные фраки и белые рубашки. Музыканты настроили инструменты, и начался концерт. Он был бесплатным, но зрители все равно не пришли. Только одна полуживая столетняя парочка сидела на заднем ряду.
– Эх, Васенька, вот раньше оркестры такую задушевную музыку играли, а сейчас одна буржуазия, – шептала старушка, покачивая головой.
Джаз Нормана вызвал у меня легкое, веселое состояние, и я запел себе под нос боевую песню.
– Ты чего, ненормальный? – ткнул меня в бок Петраков, сидевший рядом со мной.
После концерта мы собрали аппаратуру и, спрятав ее в комнату за сценой, вернулись в гостиницу. Чувствуя во всем теле дикую усталость, я из последних сил расстелил на полу матрац и свалился на него.
Едва я успел закрыть глаза, как попал в роскошную квартиру, уставленную старинной мебелью. Посреди комнаты горел большой очаг, на котором запекался целый баран. Вокруг, за столами, сидели роскошно одетые дамы, явно высокого положения, и пили терпкое красное вино, ожидая, когда подадут главное блюдо. Вдруг я заметил среди них улыбающегося Нормана – его лицо постоянно менялось, он становился похожим то на Джи, то на Петракова. Увидев меня, он надменно воскликнул:
– А, Гурий, ты сама простота – все твои зажимы лежат на поверхности, даже и говорить нечего!
– У меня нет зажимов, – гордо ответил я.
– Тогда докажи, что их у тебя нет.
Я тут же осушил огромный, как хрустальная ваза, кубок вина, неожиданно для всех забрался под стол и стал отчаянно флиртовать с дамскими ножками. Дамы хохотали, закатывая глазки и поливая меня вином из своих бокалов. Лицо Нормана приняло вид пьяной рожи Петракова и заорало на меня благим матом: «Убирайся отсюда, щенок!»
Я мгновенно спрятался за широкую дамскую юбку, переждал немного и снова осторожно высунулся из-под стола. Я увидел, что Джи внимательно слушает Нормана, который рассказывает ему о своих скрытых чертах и проблемах в ансамбле. Я подслушивал их диалог, пока Джи не заметил меня. Он так нахмурился, что я от страха тут же проснулся.
На следующий день Джи пригласил меня на прогулку в парк. Когда мы проходили мимо большой клумбы, где пять девушек в синих комбинезонах и белых платочках сажали цветы, он внезапно произнес:
– Гурий, познакомься немедленно с одной из девушек и добудь у нее несколько растений.
Я почувствовал сильное сопротивление во всем теле, и мое лицо предательски покраснело.
– Для меня унизительно общаться с простушками, – выпалил я.
– Я уверяю тебя, – сказал Джи, сохраняя серьезное выражение, – что каждая из этих девушек является абсолютно не простой, но даже более того – скрытой принцессой. Проблема только в твоем восприятии, которое очень плоско и бескрыло… – я смутился. – Ты не понимаешь смысла таких, казалось бы, незначительных поручений, – продолжал он. – Выполняя их, ты очищаешь понемногу лепестки лотосов своего восприятия. Внешний мир – это отображение мира внутреннего, и твоя интуиция является такой же девушкой, только внутренней. Но ты сможешь войти с ней в контакт, только если научишься дружелюбно общаться с внешними женщинами.
Эта логика была понятна моему прагматическому уму, и я, сделав над собой усилие, напряженно пошел к девушкам.
Одна из них, увидев меня, распрямилась и мило заулыбалась. Из-под платка выбивались пряди блестящих золотистых волос. У нее были ясные синие глаза с длинными ресницами и правильные черты лица: тонкий нос, полные, четко очерченные губы и круглый изящный подбородок. Я удивился, что так вот просто, среди рабочих парка, вижу такую интересную девушку.
Она насмешливо смотрела, как я осторожно приближаюсь, и рассмеялась:
– Не бойтесь, я не кусаюсь.
– Что вы сажаете? – спросил я робко.
– Лобелию, – ответила она. – Если хотите, могу вам подарить семян.
– Да, пожалуйста, – ответил я.
– Нет ли у вас листка бумаги?
Я вынул свой новый дневник и, вырвав оттуда исписанный лист, отдал ей. Она сделала небольшой кулечек и насыпала туда семян, похожих на мелкий песок. Забирая сверток, я слегка коснулся ее тонких пальцев, и она улыбнулась.
– Благодарю вас за необычный подарок, – смутился я.
– Только не забудьте с любовью ухаживать за лобелией, – прошептала она на прощание, словно в растении осталось ее сердце.
«Как жалко, что эта девушка не является небожительницей», – подумал я. Во мне всегда присутствовало опасение, что мирская девушка, какой бы привлекательной она ни была, может загасить мою мечту о небесной жизни.
– Лобелия – мистический цветок, – заметил Джи. – Постарайся сохранить семена и посадить их, когда вернешься домой. Если они прорастут, у тебя появится мощный союзник на тонком плане.
Я снисходительно улыбнулся, не веря его словам.
– У растений, – с полной серьезностью продолжал Джи, – коллективная душа на тонком плане. И если ты в дружеских отношениях с одним из них, то и с другими тоже. Растения вообще являются космическим транспортом и могут унести тебя в далекие миры или помочь в решении проблем. Но тебе пока трудно это почувствовать, потому что ты любишь грубые стихии.
Я молча размышлял над его словами по дороге в гостиницу. Когда мы вошли в холл, я заметил Нормана в строгом костюме с бабочкой, сбегавшего по широкой лестнице.
– Я спешу! – крикнул он на бегу. – Я узнал, что в этом городе есть оправы для очков производства ФРГ. Таких нигде нет в продаже!
Вдруг он остановился, потер переносицу и заявил:
– Для доказательства полной лояльности к «Кадарсису» вы должны помочь мне выбрать наилучшую оправу. Следуйте за мной!