Не зная, как приступить к лепке ваз, я ходил по мастерской, осторожно наблюдая, как мастер ваял амфору, до тех пор, пока его сальная рожа не расплылась в ухмылке.

– Так ты, как я вижу, ничего не умеешь делать? – заявил он мне, дыша перегаром в лицо. – Какой разряд дал тебе директор?

– Четвертый.

У мастера глаза вылезли на лоб.

– Да знаешь ли ты, щенок, что у меня самого только пятый, и я двадцать лет уже тут работаю, а ты пришел с четвертым! Ты что, родственник директора? – злобно оскалился он.

Я попятился к дверям, чтобы не отвечать на его идиотские вопросы, и, оказавшись во дворе, стал лихорадочно обдумывать свое незавидное положение.

«Самое главное – вовремя смыться, – мелькнуло в голове, – но что тогда будет с моим Просветлением?» И я решил бороться до конца. Поскольку сделать вазу я был не в состоянии, то решил где-нибудь ее раздобыть. Надев для маскировки темно-синюю спецодежду лепщика, я угнал небольшой грузоподъемник, припаркованный во дворе, и на нем отправился на поиски вазы.

Проезжая мимо парка Пушкина, я заметил девять белых ваз высотою около метра. К ним-то я и подъехал. Милиционер уважительно отнесся к моей спецодежде, но когда у него на глазах я деловито подхватил подъемником вазу весом в триста килограмм, он подозрительно спросил:

– А документ у тебя имеется, любезный?

– Ну конечно, – ответил я весело, похлопав по пустому карману. – Двенадцать новых ваз вскоре будут стоять на этом месте, – объяснил я ему. – Эта работа делается по специальному заказу.

И увез бетонную вазу, оставив вместо нее квадратную вмятину в земле.

Мастер, завидев меня с огромной вазой, с негодованием процедил:

– Чтобы ноги твоей не было в моей мастерской, а свои двенадцать ваз будешь делать во дворе.

Я вначале не придал значения этому требованию и, довольный собой, стал ходить вокруг вазы, пытаясь понять, как снять с нее двенадцать улучшенных копий. Но вдруг начался ливень, и, промокнув до нитки, я подумал: «Как жаль, что путь к просветлению не является сплошным развлечением!»

После работы я приобрел книги по литью из гипса. За ночь мне предстояло освоить это ремесло. Вернувшись домой, я сел в уютное кресло с чашечкой черного кофе и, чтобы поднять боевой дух, взялся читать записи разговоров с Джи:

«Школа является провозвестником тока Параклета; в ней делается упор на внутреннее саморазвитие в начале третьего тысячелетия. Наши духовные водители – Святой Георгий, Архангел Михаил, Гермес Трисмегист и Христос. Мы обязаны устоять на острие Духа Времени, ибо в противном случае мы будем выброшены с передней линии фронта в безмолвные тылы Космоса. Гермес строил пространство своей жизни в определенном символизме, одновременно на многих планах. Все, что связано с ним, является колоссальной поддержкой для попадания в Школу.

Многие эзотерические течения в настоящее время ведут в никуда, их срок истек к концу двадцатого века. Сегодня человек должен учиться сам себя вытаскивать за волосы из болота жизни, и этому может его научить барон Мюнхгаузен.

Очень важна работа, называемая „рост по второй и третьей линии“, то есть передача своих знаний группе людей, которая может совершить побег из мира форм, а также помощь в выживании Школе, проводящей импульс Неба на Землю. Без второй и третьей линии работы ученик быстро вырождается и выпадает из пространства Школы, превращаясь без ее воздействия в обычную статую.

Каждый ученик обязан развернуть свое собственное творчество. На первых порах оно может быть неуклюжим и не вписываться в ситуацию Школы, но впоследствии, войдя в зрелость, ученик научится приносить пользу не только себе, но и ей.

Импульс Святого Георгия неразрывно связан с импульсом Архангела Михаила, который является Архистратигом Сил Света».

Эти короткие записи выпрямили мой ум, сделав его ясным и целеустремленным. У меня вновь появилась уверенность в том, что мне удастся достичь внутренней свободы.

Ночью я прочитал книгу «Основы литья из гипса» и на следующий день под огромным черным зонтом сидел под проливным дождем подле своей вазы, делая вид, что работаю. Вдруг ко мне подошел двухметрового роста главный инженер комбината, в сером отглаженном костюме и сиреневом галстуке. Он обошел вазу несколько раз, стараясь не запачкать новенькие лаковые туфли, и недобрым голосом произнес:

– Кого-кого, а меня ты не обманешь! Я сразу понял, что ты валяешь дурака, изображая лепщика четвертого разряда. На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека!

Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая:

– Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал…

– Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я.

– Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел.

«Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы», – рассуждал я, сидя под холодным дождем.

На следующий день ко мне подошел мастер и снисходительно сообщил:

– Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету.

«С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в Небо». И смиренно согласился на самую низкую должность.

Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего «Я», ибо вся наша жизнь является сном Брамы.

Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий.

– Привет! – сказал он весело. – Я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное.

Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой.

– Ты чем-то озабочен? – спросил я.

– Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете.

– Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней.

Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяка и начал свой рассказ.

Самолет, летевший в Гомель, сделал посадку в Киеве, где мне пришлось ожидать вылета в течение шести часов. Сначала я бесцельно слонялся по зданию аэропорта, думая о том, чем мне грозят пропущенные занятия в университете. «А родители вообще не знают, что я уехал, – думал я, – и что теперь будет?»

Вдруг я вспомнил, что Джи дал мне задание обязательно посетить музей западноевропейского искусства. Теперь я даже обрадовался, что оказался в Киеве и у меня есть свободное время. «Кажется, мои приключения начинаются», – весело подумал я.

Сменив несколько автобусов, я оказался через час у здания музея. Интеллигентная музейная старушка направила меня в зал гобеленов, о которых говорил Джи, и я стал разыскивать Дон Кихота и Санчо Пансу. Наконец я нашел то, что искал, и стал тщательно рассматривать, надеясь понять скрытый смысл.

Первый сюжет повествовал о посвящении Дон Кихота в рыцари в придорожном трактире: хозяин трактира заносит шпагу над коленопреклоненным Дон Кихотом, а на заднем плане завсегдатаи развлекаются с хихикающими девицами. Лицо Дон Кихота показалось мне знакомым: своей бесстрашной отрешенностью он напомнил мне Джи.

Главным персонажем следующего сюжета был Санчо Панса, которого назначили губернатором острова. Его несли на носилках два рыцаря: один в красных доспехах, а другой – в синих. Я вгляделся в важную физиономию Санчо Пансы и, к своему удивлению, узнал в его образе себя.

Последний сюжет был запечатлен на потолке: Дон Кихот на лошади и Санчо Панса на осле, несущиеся в облаках над пропастью. Это напомнило мне о моей мечте – попасть в конце жизни к небожителям. Я надеялся, что будучи ординарцем Джи, я рано или поздно заслуженно попаду на небеса. Другого пути у меня не было.