Девадатта встрепенулся.

— Иддхи — это энергия, — сказал он. — Она входит сначала в голову, потом в сердце, потом в область пупа, потом еще ниже… Она движет всем живым на свете. Даже лебеди, путешествующие тропой солнца, держатся в небе с помощью иддхи.

И снова почему-то повисло молчание.

— Чтобы обрести иддхи, нужно быть упорным и вдумчивым, — продолжал Девадатта. — Упорным, как… — Он замолчал, подыскивая подходящее сравнение. — Как слон. Да, отшельник должен быть похож на слона. На слона, у которого из висков выделяется едкая жидкость. Такой слон, даже связанный, не ест ни куска.

— А как ты разочаровался в учении джайнов, Яса? — спросил Кокалика.

— Ну, однажды я плохо подмел траву, и… Джина-Махавира, садясь, раздавил улитку, которая пряталась под листом лопуха. Он пришел в ярость и сказал, что я — убийца улитки, а убийца улитки не может быть джайном. Тогда-то я и разочаровался в нем.

Все засмеялись, и громче всех — Кокалика.

— Ну, Яса! Ну, хитрец!

— Махавира же просто выгнал тебя!

Круглощекий сочинитель песен улыбался, нисколько не опечаленный тем, что его вывели на чистую воду. Девадатта встал и, ни с кем не прощаясь, побрел прочь. Его проводили равнодушными пустыми глазами.

Он забрел в самую чащу, в темно-зеленую сырость, и гигантская крыша из листьев, сквозь которую почти не пробивались солнечные лучи, сомкнулась над его головой. Под этой крышей росли деревья и пальмы поменьше, а также кусты и тенелюбивые травы. Здесь царил удушливо-влажный полумрак, ползучие растения обвивали стволы и переплетались, стоял дурманящий запах орхидей, качались длинные стебли джали. Девадатта не видел птиц, скрытых в высоких кронах, но слышал их гомон и пение.

Уход из Бенареса круто повернул поток его жизни, в которой раньше все было так понятно, ясно и определенно. В той давней, уже начинавшей забываться жизни, был родной город, отцовский дом, состязания юношей-кшатриев, слоновник и Амбапали. Как получилось, что он отказался от всего этого? События последних месяцев — мучительные беседы с Кашьяпой, неожиданное участие Сиддхарты, их совместное путешествие по землям маллов и личчхавов, дни, проведенные в созерцании в Паталигаме, проповеди в местах священных омовений, шум площади перед тюрьмой — все это оживало в его памяти. Кто же он теперь? Шраман, как утверждает Сиддхарта? Но если он шраман, то почему, открыв в себе энергию иддхи, не в состоянии сделать следующий шаг вперед? Почему он не чувствует себя ни учеником, ни учителем? Почему до сих пор не смог выйти из тела? Может быть, у него нет души, а только зачаток ее? Или Сиддхарта лукавит, и выйти из тела невозможно?..

Впереди был мутный ручей с зарослью бананов у самой воды. Распугав уток, Девадатта перешел его вброд и выбрался на тропу, утоптанную ногами слонов. Он знал, что тропа выведет его к лесному озеру, а оттуда — рукой подать до Велуваны.

А может быть, ему стоит вернуться домой? Он почти год провел в отшельничестве; никто не упрекнет его в малодушии. Конечно, он не научился магическим трюкам, зато теперь он способен хоть три стражи подряд рассуждать о сансаре, о страдании и воздаянии, о добре и зле… У него хватит сил поспорить даже с придворным жрецом или с Амбапали. Да, с Амбапали… Но он так свыкся со шраманской жизнью! Он давно уже не стрижет волосы и ногти, носит на бедрах пыльную повязку, не встает перед брахманами и не удивляется, когда люди кланяются ему и вытирают его ступни краем своих одежд. Сиддхарта научил его по-другому смотреть на мир.

Уже подходя к озеру, Девадатта заметил яму, прикрытую ветками, назначение которой ему было отлично известно. Неподалеку от ямы, у корней пиппала отдыхали люди в одеждах погонщиков. Юноша тотчас вспомнил хитрость, с помощью которой приручают дикого слона. И он подумал: а вдруг Кашьяпа и Сиддхарта разыграли перед ним представление, словно два махаута? Мысль была остра, как укол дротика, и Девадатта остановился.

— Что, святой человек? Не видал, как ловят слонов? — усмехнулся кто-то из погонщиков.

— Слонов? — переспросил Девадатта. — Как ловят слонов, я знаю не хуже вас…

Махауты засмеялись.

— Ну, а коли знаешь, так может и поймаешь? А то мы уже умаялись с нашим красавцем.

— Может и поймаю, — мрачно согласился Девадатта. — А что за красавец?

Погонщики, не переставая шутить, рассказали ему о Налагири, белом в пятнышках бурого цвета слоне, любимце раджи Бимбисары. Это был самый крупный слон в Раджагрихе, сметливый, бесстрашный и добродушный. Как-то радже вздумалось прокатиться, но Налагири почуял запах слонихи и помчался, не останавливаясь. Бимбисара схватился за ветви дерева, а слона и след простыл. С того дня Налагири вернулся к дикой жизни, но раджа не желает мириться с его потерей, и теперь махауты каждый день караулят слона в лесу.

— Мы вырыли уже вторую яму на этой тропе, а что толку? — толковали погонщики. — Налагири ходит с длинным бревном в хоботе. Этим бревном он тычет перед собой, проверяя землю. Ну как, святой человек, поймаешь такого слона?..

Не обращая внимания на смех махаутов, Девадатта обошел яму и быстро зашагал к Велуване. Нет, это невозможно. Человек, в жилах которого, как и в его собственных, течет кровь древнего раджи Махасамматы, не лжет. Сиддхарта не обманывает его, если только не обманывается сам. Но может ли Сиддхарта ошибаться? Сиддхарта, который сделал жрецов-атхарванов своими послушными учениками? Сиддхарта, которому внимали сотни людей в Раджагрихе?

Вихри видений проносились перед Девадаттой. Он был улиткой, сидящей под листом лопуха, потом леопардом, упруго бегущим по мокрой от росы опавшей листве, потом слоном Налагири, белым крапчатым слоном, высоко поднявшим хобот клуне… Да, он был слоном! Он изо всех сил пытался дотянутся хоботом до луны, он знал, что луна — гладкий сверкающий череп, который дает магическую силу и власть над духами. Ему почти удалось достать луну, но ее вдруг заволокло облаком дыма. Нет, это было не облако, это были летучие демоны-ракшасы. Черные, краснорожие, мордатые, они обернули луну синим плащом и теперь дрались за право нести ее. «Оставьте луну!» — хотел затрубить Девадатта, но не смог, потому что был уже не слоном, а лодкой, изогнутой лодкой. Он качался на волнах, а река кишела огромными рыбами, змеями, ящерицами и толстыми карликами-якшами с хвостами вместо ног. Было темно, и он ничего не видел. «Куда же подевалась луна? Или ракшасы все-таки украли ее?» — подумал Девадатта. Завернутый в белое полотно, он лежал на погребальном костре из манговых поленьев, обложенном вязанками хвороста. «Если подкладывать кизяк, костер не потухнет», — сказал уверенный низкий голос. К Девадатте приблизился человек с горящим пучком джутовой соломы. «Ты плохо подмел траву! — сказал он. — Кто плохо подметает, тот недостоин одеянья отшельника». — «Не поджигай меня!» — взмолился Девадатта. Сиддхарта засмеялся и пригладил усы. «Только мышь поджимает лапки, — сказал он. — В следующей жизни ты родишься мышью, мой брат».

Девадатта проснулся в бамбуковой хижине на подстилке из травы куша. Что за нелепый сон? Им овладело тягостное и томительное чувство. Казалось, в этом сне было нечто важное, но он не мог понять, что же именно: нить мысли рвалась, ускользала. Девадатта подумал о слоне Налагири, который ходит, ощупывая тропу бревном. Потом ему вспомнился рассказ того юноши, Ясы. Да, ученик джайнов тоже родом из Бенареса. Перед глазами Девадатты возникла яма, накрытая ветками и травой. Ловушка. Слон и махауты. Бенарес.

И вдруг его с силой потянуло вниз, в землю. «Аум!» — выдохнул Девадатта и вдруг Ощутил толчок. В следующее мгновение ему стало легко — это было внезапное, резкое освобождение.

Девадатта оказался во тьме. Далеко впереди горел крохотный огонек, размером с наконечник стрелы, не больше. Девадатта устремился к нему. Вблизи огонек оказался изящной серебряной лампадой; юноша увидел раскрытые сундуки, сосуды, ковши, корзины, плетеные опахала на длинных ручках и кувшины с водой из мест священных омовений. В углу был поднос с притираниями и шафраном, а рядом, прислоненная к стене, стояла рама, перетянутая веревками, — на такую раму, ложась спать, кладут циновку. Циновки, на любой размер и вкус, валялись тут же. Посреди всего этого хаоса орудовала толстогубая девка-рабыня. Стоя на коленях, она рылась в ларце, перебирая шелковые ткани. На ее лице, покрытом росинками пота, плясали блики света от масляной лампады.