— Я хочу жениться.

— Из «хочу» возникает страсть, а нет несчастья большего, чем страсть. Беги в горы и леса, к деревьям в роще…

— Но я полюбил.

— Никого не люби, ибо любовь — это узы, а расставание с любимым болезненно и неизбежно. Отказ от маленькой радости позволит тебе узреть великое счастье.

— Но я мечтаю о ней…

— Горе тебе! Как ступица к ободу, так мысль похотливого мужчины привязана к женщине. Пока не победишь свою страсть, до тех пор ум твой на привязи и подобен теленку, сосущему молоко матери.

Сиддхарта также советовал представлять тела возлюбленных женщин наполненными мочой и калом, чтобы не было желания не только лобзать, но даже дотронуться до них ногой. К нему приходили мужчины с натруженными руками, уставшие от забот, с черными от зноя лицами.

— У нас дома, жены, дети, — говорили они.

— Смотрите на свой дом, как на мираж, — отвечал Сиддхарта. — Смотрите на жен и детей, как на пузыри на поверхности Ганги.

— Мы боимся…

— Вы боитесь оставить близких, боитесь уйти. Вы видите в уходе из дома зло, потому что еще не созрело благо. Но когда благо созреет, тогда вы увидите благо.

И многие решались уйти. Были среди них брахманы и кшатрии, купцы и землепашцы, и даже шудры с пыльными головами, потому что Сиддхарта принимал всех, утверждая, что грязнее всего грязь невежества, но благие ученики, несмотря на запущенный вид, сияют издалека, как вершины заснеженного Хималая. Иногда приходили отцы юношей, пожелавших навсегда стать отшельниками. Переминаясь с ноги на ногу, они спрашивали:

— Не кажется ли тебе, учитель, что путь воздержания слишком труден? По силам ли он моему сыну?

— Золото, пока не очищено через огонь, не обретает полного блеска, — отвечал Сиддхарта.

— Но он так молод! Готов ли он сердцем принять твое учение?

— Родители любят навязывать детям свои услуги, даже против их води, — отвечал Сиддхарта. — Они часто мучают детей под предлогом, что желают им добра. Кто видит опасность, когда не должно бояться, и не видит опасность, когда должно бояться, — тот идет дурной тропой и никогда не достигнет нирваны.

А потом приходили разгневанные женщины Раджагрихи, требуя вернуть им мужа, отца или сына.

— На беду ты пришел в наш город, лесной отшельник! — голосили они. — Да изведаешь ты сам страдания вместо нирваны! Ты, мнящий себя умнее других!

— Мнящие суть в несути не достигнут сути, а мнящие несуть в сути достигнут несути, — отвечал Сиддхарта. — Мнящие суть в сути и несуть в несути — только они достойны нирваны!

И люди смеялись над женщинами, говоря:

— Вот, хотели запустить в луну навозной лепешкой, а что получилось?

И женщины Раджагрихи уходили прочь, смахивая слезы с ресниц.

Девадатта получал удовольствие от этих сцен. Сидя рядом с Сиддхартой и Моггаланой, он хранил глубокомысленное молчание и оттого казался и самому себе, и жителям Раджагрихи если не равным Сиддхарте, то мало в чем уступающим ему мудрецом.

Когда же Сиддхарта объявил, что они остаются в Магадхе, чтобы основать общину в роще Велуване, подаренной им лекарем раджи Бимбисары, Девадатту охватила радость. К старому возврата не было. Мучитель Кашьяпа оставался в прошлом, как дурной сон.

Когда Сиддхарта покидал город, вместе с ним пустились в путь две сотни юношей и зрелых мужчин, отказавшихся от привычных трудов и взявших в руки кокосовые скорлупки для сбора милостыни. Среди провожающих не все желали им счастливой дороги. Находились такие, кто осыпал Сиддхарту проклятьями, а иные бросали в его учеников слоновьим пометом.

Взыскуя лучшего рождения, все новые люди из самых разных варн облачались в повязки аскетов. Жрецы отчаянно сопротивлялись наступлению шраманов, но ход истории не остановить, и странствующие от селения к селению отшельники приобретали все большее влияние. Жители долины верили в мудрость этих истощенных, обугленных солнцем людей и все реже обращались за помощью к брахманам, которые не могли предложить ничего, кроме поднадоевших ритуалов и жертвоприношений.

Самые сильные страсти кипели в Магадхе. Именно здесь расцветали учения, заимствованные благородными собирателями коровьих лепешек у темнокожих дикарей-ванавасинов. На юге многие полагали, что душа со смертью человека взмывает к луне, которая то увеличивается от жизненного дыхания земли, то уменьшается, отдавая излишки обратно на землю. Согласно этой теории души возвращались обратно вместе с дождем, обретая новую жизнь в травах, буйно растущих после тропических ливней.

В Магадхе уже проповедовал Махавира из Вайшали, учитель джайнов, со своим спутником Гошалой; здесь бывал учитель Каччаяна, отрицавший существование души и покрывавший лицо марлей, чтобы ненароком не проглотить и не погубить какую-нибудь мошку; здесь с сотней учеников предавался аскезе Кашьяпа из Гаи, учивший о пребывающем в человеке внутреннем огне, который можно услышать, если зажать пальцами уши; сюда же пришел и Сиддхарта Львиноголосый со своей проповедью недеяния.

Среди шраманов Магадхи попадались такие, кто призывал к возрождению человеческих жертвоприношений, другие почти открыто исповедовали темный культ Махадэви, пожирательницы детей. Одного из самых зловещих учений этого толка придерживались бхайравы. Они почитали злых оборотней-бхутов, живущих на кладбищах и питающихся трупным мясом; с леденящими душу криками бхайравы нападали на брахманов во время жертвоприношений, опрокидывали котлы с жертвенной пищей, мочились в еду, приготовленную для богов, и ножами, похожими на жатки, вспарывали жрецам животы и грудные клетки. Эти ножи, как и заступы для закапывания тел, они получали в день своего посвящения.

Впервые о бхайравах заговорили после убиения Моггаланы Колитского, девяностолетнего брахмана, добившегося отменных успехов в лесной науке. Его душу отправил к луне бхайрав по имени Ангулимала, некогда ученик Джины-Махавиры, рассорившийся со своим учителем. Рассказывали, что когда бхайрав бросился на старого шрамана, тот вознесся в воздух при помощи накопленной силы иддхи, однако поднялся невысоко, и Ангулимала сбил его бамбуковым шестом, предназначенным для сбора плодов. Прежде чем вырвать сердце, бхайрав заступом переломал Моггалане Колитскому бедренные кости и отрубил ему пальцы.

По слухам, бхайравы были одним из темнокожих племен, живших в джунглях южнее Магадхи. Племя практиковало кровавые обряды, причем в жертву приносили по преимуществу мужчин из трех высших варн и мальчиков, купленных или украденных, которых вскармливали лет до восьмидесяти, а потом натирали душистыми мазями, украшали красными цветами патали, разрубали на куски и хоронили в рисовых грядках или на поле куркумы. Когда же во главе племени стал аскет, носивший на груди ожерелье из человеческих пальцев, число бхайравов стало расти. Теперь к учению Ангулималы примкнули некоторые отшельники-арии и вратьи, люди, по каким-то причинам изгнанные из своих каст. Так из племени-карлика бхайравы стали воинственной сектой, провозгласившей своей целью уничтожение брахманов в долине.

Новизна учения Ангулималы заключалась в том, что оно призывало людей отказаться от рабского служения богам горы Химават и посвятить себя поискам внутреннего «я». Согласно Ангулимале светлые боги, подобные Индре, Агни и Соме, оказались слабыми, их мир захудал и подлежит забвению. Божество, утверждал Ангулимала, составляет глубинную основу мира и находится внутри каждого человека. К слиянию с ним ведет особая духовная практика, состоящая в аскетизме, медитации, поедании мяса, поклонении «небесным защитникам» и принесении им в жертву мужчин-ариев и мальчиков, не достигших половой зрелости. Жертвоприношение — божественный акт, цель которого — превращение человека в бога.

Главное божество секты, чудовище со спутанными красными волосами, торчащими изо рта клыками и черепом в руке, считалось воплощением Рудры. Его божественную супругу, Великую Мать, черную Махадэви, представляли кружащейся на площадке для сожжения трупов, с запястьями, обвитыми кольцами змей, и ожерельем из детских головок.