— Уверяю вас, это абсолютно безопасно. — Он поднес мензурку прямо к Нининым губам и с ловкостью опытного медбрата попробовал влить содержимое ей в рот. Почти удачно. Нина усердно отфыркивалась и отплевывалась, но все же значительная часть снадобья попала по назначению.

— Вот и ладно. — Тюремщик отступил с умиротворенным вздохом и стер капли целебных плевков с ладони и щеки. — Теперь освежимся. — Он щелкнул зажигалкой и подпалил пучок коричневой соломки, укрепленной в бронзовом поставце. Темницу заволокло дымом, но дышать стало как-то странно легче.

— Дышите глубже, — наконец сумела выговорить пленница.

— Вот-вот, — кивнул ливанец, — давайте я вам немного помогу. Итак, ассасины древние и современные… Припоминайте.

— Убийство Бати и кинжал на поясе — очень похоже… — медленно начала девушка.

— Вот-вот, продолжайте.

— Он был готов умереть, действовал, как фидаи. И эти буквы на рукоятке ножа: ра, ба, ха, нун. Это же ребхан — гамадрил, символ ориентированной силы и организованного ума.

Нине совершенно неожиданно стало ясно, что она знает и помнит все-все увиденное и услышанное во сне и наяву. Все, даже о чем думала давно и мельком. Помнит себя в детской кроватке и свою первую прогулку. Помнит чуть не наизусть прочитанные книги. И эти невесть откуда свалившиеся на нее знания. Только она и может верно их истолковать. И не только может, но и должна.

— Да, да, верно, — азартно шептал господин Муса.

— Маймун, обезьяна, Абдаллах Ибн-Маймун, сын обезьяны — так звали одного из исмаилитских лидеров. Его имя тоже украшает кинжал. Кинжал — это след. След, который оставит ассасин. Чтобы знали. Чтобы помнили. Чтобы боялись.

— Да, вот видите, два глотка настоя, приготовленного по тайному рецепту, — и откровение становится близким и ясным. Это в вас говорит нафс — ал-кулль.

— Мировая душа, — словно эхо, перевела арабские слова Нина. Вообще-то, это выходило за рамки ее чахлых познаний в арабском, но сейчас слова сами соскакивали с языка.

— Да, Мировая Душа, созданная волею Мирового Разума. И именно Мировая Душа, стремящаяся к совершенству, и создала все сущее. Нашу жизнь. Этот несовершенный, неидеальный окружающий нас мир лишь отражение Мирового Разума. А чтобы обрести спасение, следует познать его. Правда, хорош напиток познания?

— Вы называете себя «самит» — говорящий. Вы считаете, что умеете растолковывать людям мысли пророка, вашего пророка…

— Да, так Харун толковал речи Мусы, а Бутрус объяснял смертным проповедь Исы…

В узилище стало по-настоящему темно, душистый дымок обволок и без того тусклую лампочку. Тем внимательнее Нина вслушивалась в слова ливанского банкира. Договорить ему, правда, не дали. Опять кто-то постучал в потолок.

— Запомните то, что я сказал. — Господин Муса вплотную придвинулся к Нине, она почувствовала нервное дыхание, глаза его смотрели пристально, не мигая. — Запомните, — повторил он и поспешно вышел.

Максим яростно давил кнопки изъятого у старика Караямова радиотелефона. Снова и снова набирал связной номер знакомого бригадира андреевцев.

Картинка — глупее не придумаешь: названивать по радио, сидючи рядом с вполне нормальным домашним телефоном. Ученый журналист сознательно выбрал глупость. Бандиты, по крайней мере петербургские, питают непонятную слабость к легко прослушиваемой радиотелефонной связи. А дозвониться было просто необходимо. Его, лучшего репортера города, превратили в мальчика для битья. Сердце и душа жаждали мщения. «Око за око, мера за меру», — бормотал Максим, в очередной раз нажимая кнопку «повтор». Наконец ответили.

— Привет, дружок! Самохин беспокоит, — поприветствовал знакомца журналист и тут же перешел к делу: — Помнишь, о чем вчера шла речь?.. Будешь отвечать за базар?.. Что значит, что такое… Местечко я знаю, где те, кто Батю накрыл, обретаются. Хочешь адресочек?.. Есть, есть свой интерес… Они на меня тоже наехали. Жену сгрябчили… Хорошо, я с вами не пойду, но буду неподалеку. А как дело сладится, звякни. Вот номер «Дельты».

Максим удовлетворенно вздохнул. Через два часа андреевцы разберутся с грубиянами из «Баальбека». Бригадир согласился на удивление легко. Ни с кем не посоветовался. Впрочем, это его дело. У Максима же своя головная боль — эти наглецы ведь не только из кафе их выкинули, они потом следом ехали. На бежевом «жигуленке». Хвост засек Коля, когда высаживался у собственного дома. Благородный репортер, несмотря на шум в голове и слабость во всем теле, прежде чем ползти домой, доставил до дому втянутого в переплет приятеля. И благородство тут же было вознаграждено: теперь он наверняка убедился, что хвост в «Жигулях» — это вовсе не шакал Сараевский. Круг замкнулся на «Баальбеке» — вот тогда он и решил связаться с решительными андреевцами. А сказано — сделано.

Слово превратилось в дело, когда шестеро грузноплечих молодцев переступили порог изысканно обставленного кафе «Баальбек». Молодчики резво разбрелись по залу, попутно обсуждая меню и выбор напитков. «Баальбекская» обслуга — все те же два официанта — незаметно слиняла.

— Братва, чой-то никого нет? — немедленно возмутился один из посетителей.

— Нехорошо, — охотно поддержал его второй. — Посмотрим в служебных.

Двое отправились искать персонал. Третий вернулся в холл и задвинул внушительных размеров защелку.

Трое самых внушительных остались в обеденном зале. Они уселись за центральный столик и даже для вида расслабились.

— Пока никого, — выглянул из кухни один из ребятишек.

— Поищи, не умерли же они.

Поиски не затянулись. Совершенно внезапно в кафе погас свет. Одновременно грохнул выстрел, и кто-то свой или чужой крикнул: «Шухер, ложись».

Ребятишки в зале схватились за пистолеты — благо не хитрая задача выдернуть игрушку из заплечной кобуры. И не в первый раз они это делают. Со стрельбой тоже тянуть не стали.

По залу метались тени и вспышки. Грохотали выстрелы. Шла настоящая тотальная война — все против всех.

— Ни черта не понимаю, — прошипел один из посетителей и, уже громко, крикнул: — Уходим, кто может.

Еще какое-то время стреляли. Потом все стихло так же неожиданно, как и началось. Еще через некоторое время вспыхнул свет. Теперь любой желающий мог посмотреть, каковы последствия скоротечного огневого контакта. Желающие были, но не давешние плечистые посетители, а явно пришедшие не пообедать парни — в комбинезонах, ремни через грудь крест-накрест, на головах у всех вязаные шапочки. Их не шестеро, а минимум пятнадцать, все с развитым плечевым поясом. И еще двое нормального телосложения. И еще недавно вышвырнутый отсюда Коля Горюнов.

Вся компания стояла в задымленном порохом зале и озиралась, каждый оценивал дело рук своих.

Расколотый пулями мрамор, покореженные столы и стулья, битые бутылки, в углу тело в кожаной куртке — один из предыдущих посетителей. Уже не дышит.

Из подсобных помещений вывалилось еще человек пять в комбинезонах.

— Там еще два трупа, один такой же, по-моему, проходил по оперативкам андреевцев, а второй худенький, похлипче. И девчонка в подвале, рядом с овощехранилищем, там дым какой-то странный. А она к стенке прикована. Во козлы!

— Какая девчонка? — встрепенулся оперативник Горюнов.

Он бросился туда, услышал, как зазвонил выроненный бандитом радиотелефон, машинально схватил трубку и услышал неподражаемый голос журналиста Самохина. Его ликующий баритон ни с чьим голосом не спутаешь.

— Ну вы даете, какой фейерверк! Я и видел, и слышал. Только двое сбежали.

— Ага, сбежали. Ты лучше приходи. Нина вроде здесь. Вроде цела.

Коля нажал на кнопку «отбой» и уже медленно стал спускаться в подвал.

В обеденном зале кафе «Баальбек» тихо то ли журчала, то ли звенела капель. Копия «Фонтана слез» уцелела в бою.

Жаркий бой в «Баальбеке» был замечен в небесной канцелярии. Неожиданно потеплело. Застарелый снег, который власти обещали убрать, как и следовало ожидать, растаял сам. Так что мэрия сэкономила на уборочных, машинах и могла вложить деньги в любое другое, более пышное и помпезное мероприятие. В дельфийские игры, в банкет по случаю наступления весны — Петербург ничуть не хуже Рима, почему бы сейчас на фоне соперничества за Олимпиаду не отпраздновать мартовские иды? В Риме же праздновали, а мы, твердокаменные приверженцы культуры, возродим.