— Но мне очень надо, — плаксиво заканючила колдунья, позабыв о своих сверхъестественных способностях.

Нина стояла на своем:

— Очень сожалею, но порядок для всех один.

Она отвернулась, деловито сгребла пачку поданных за последний час библиотечных заявок и, стремительно прошествовав через читальный зал, скрылась в служебном кабинете.

И сразу же наткнулась на приветственный возглас Глеба:

— Добрый день, дорогая, а я уж не знал, как тебя вызволить из библиотечного плена!

— Ты перепутал — теперь сие именуется тленом. Один — действительно серьезный читатель. Аспирант из Герцена. Остальные — мракобесы. Мы потихонечку превращаемся в заочные курсы обскурантизма…

— Причем бесплатные, — охотно подхватил излюбленную тему Глеб Ершов. — Представляешь, какие деньги можно было бы собрать, если бы каждый любитель колдовства, йоги, каждый, кто ищет Шамбалу, и каждый, кто хочет за три дня постичь все тонкости бухгалтерского учета, юриспруденции или программирования, платил ну хотя бы за входной билет.

Девушка нахмурилась, и Глеб тут же сменил галс:

— Знаю, знаю, знаю, а как же бескорыстные искатели знаний, исследователи и буквоеды. Как же старички академики и их высокообразованные жены. Знаю, кто и когда изгнал торгующих из «храма научной мудрости и тишины». Знаю, что не пройдет и полвека, как шумная, глумливая публика волшебно превратится в высоколобых интеллектуалов, а мы снова станем Публичной библиотекой. Так?

Он откровенно разулыбался и не стал дожидаться ответа. Сотрудники национального достояния России — некогда Публичной, а ныне Российской национальной библиотеки, получающие с долгими задержками и с непременными доплатами невероятную зарплату в пятьдесят-шестьдесят долларов, уже устали ждать, когда, собственно, появятся Платоны и Ньютоны и в кремлевских кабинетах, и, соответственно, в читальных залах «Публички».

— Пойдем лучше кофе пить.

Из дореформенных ритуалов и обрядов сотрудников Публичной библиотеки выжили лишь два: полуденные чаепития с бутербродами и кофе в подвальном кафетерии. Причем бутербродная диета, раньше связанная с небогатым столовским ассортиментом, теперь стала экономически оправданной. Как ни дешева столовая, домашние заготовки еще дешевле. А кофе — что ж, не может же человек лишить себя вообще всех и всяческих излишеств!

Сотрудников буфетчица отличала, и в очереди стоять не пришлось. Устроились они в углу, подальше от шума городского, принесенного новыми посетителями библиотеки.

— Хорошо выглядишь…

Глеб придирчиво оглядел коллегу. Фирменное джинсовое платье в стиле кантри, не менее стильные сапожки, золотые сережки-кольца, дорогая оправа для очков — ее жалобы на нищету и бедственное положение с выплатой зарплаты прозвучали бы неубедительно. Объяснение она носила на безымянном пальце правой руки — обручальное кольцо с тремя алмазиками, известное в определенных кругах как «Счастливая семья».

Нина поправила сползшие на кончик носа очки и промолчала, она прекрасно знала, чем он заканчивает столь пристальный осмотр и столь неосмотрительные комплименты. Она вышла замуж уже почти год назад. Но Глеб неустанно интересовался, что заставило ее, девушку интеллигентную и образованную, связать свою жизнь с самоуверенным выскочкой из «Невского голоса».

Пока она сама нашла лишь два объяснения. Пережитые вместе тяжелые испытания — этот довод Глеб отвергал как малоубедительный. Второй ответ: «Сама не знаю» — казался ему просто диким.

В результате оба пришли к своеобразному соглашению: трогать эту странную тему как можно реже, дабы не омрачать давней дружбы.

— Кстати, завтра директор устраивает собрание. Интересно о чем? — спросила Нина, выдержав необходимую после комплимента благодарственную паузу.

— Не знаю и знать не хочу. Опять какие-нибудь призывы: собраться, затянуть пояса, сжать зубы. В бухгалтерии сказали: опять на банковском счете пусто, как в желудке у бушмена!

— Ну директор-то тут ни при чем.

Глеб неодобрительно блеснул глазами: он был уверен, что заразу в виде сорной присказки «ну» Нина подцепила у нелюбимого им Максима Самохина и должна бороться с болезнью всеми силами.

— Опять нукаешь, как твой Нукер. — Прозвище Нукер он придумал недавно. Нина на него не сердилась, хотя и считала кличку не слишком удачной. Если Максим и был кому верен, то самому себе и изменчивой капризнице прессе. Так что непременное в устах Глеба притяжательное местоимение «твой» было очевидно излишним.

— Все равно директор тут гошри чем.

— Как знать. — В свое время Глеб выступал против партийно-правительственных догм и ограничений. Он был активным посетителем клуба «Демократическая альтернатива» и участником митингов эпохи ранней перестройки. Бунтовщик выжил и по сей день, теперь он возмущался произволом капиталистического чиновничества. Именно чиновником Глеб считал и директора «Публички». Может быть, справедливо.

— Господи, я так устала от разоблачений.

— Если бы у меня супруг приторговывал информационным запасом России, я бы тоже просто устал.

— Глебушка, я-то чем провинилась? — чуть не расплакалась Нина, сегодня он третировал ее больше, чем обычно.

Глеб, вероятно, и сам почувствовал, что перегнул палку.

— Ладно, допила кофе? Тогда пойдем. Тебя сегодня встречают?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Тогда провожу. Значит, после закрытия у выхода.

Он ушел к себе в отдел. Нина тоже вернулась к своим книгам и заявкам — она сегодня подменяла заболевшую дежурную по читальному залу. Привычно рассортировав заявки, она принялась носить и складывать в аккуратные стопочки книги для тех, кто придет завтра. Попутно размышляла о «странных сближениях»: ее старинный приятель, начитанный, напичканный знаниями по самое никуда, кандидат исторических наук, с отчетливым академическим будущим, и ее неуемный и не слишком обремененный книжной премудростью супруг иногда казались горошинами из одного стручка. Вот и загадка.

В читальном зале было относительно тихо — читатели помаленьку сдавали литературу и расходились. Допоздна обычно засиживаются только пенсионеры. Их в зале редких книг не много. Пенсионеры толкутся там, где газеты и журналы.

Ровно в семь Нина погасила свет и позвонила дежурному охраннику: после многочисленных утрат режим работы хранилищ с особо ценными изданиями был усилен.

Нина с трудом отыскала в сумочке ключ. Пакеты с продуктами, разумеется, рассыпались — луковицы пришлось выгребать почти из-под соседского порога. Почему она всегда и все роняет? Трудно сердиться на Максима, который в минуты раздражения называет ее растяпой. Хотя, с другой стороны, мог бы просто помогать. Впрочем, где и кто видел мужа, по-настоящему помогающего, чаще всего такой супруг — легенда, умело составленная любящей мифоманкой. Послушаешь-послушаешь рассказы про такое, а потом нарываешься на семейную сцену, из серии «Когда это я мыл посуду, дорогая?»

Утонув в грустных размышлениях, Нина машинально рассовывала покупки: сыр — в холодильник, рис — на полку, туда же макароны, итальянские, после скандала из-за отечественных макарон Нина чуть не насильно заставляла себя проверять страну-пронзводителя, прежде чем купить что бы то ни было. Яйца — снова в холодильник. А на ужин можно приготовить спагетти — помидоры есть, сыр, соус, лук.

— Привет! — Нина вздрогнула, Максим, как всегда, ворвался чересчур стремительно, а говорил слишком громко.

— Ты когда-нибудь станешь рациональной? — Критика — могучее оружие современной журналистики, и обозреватель широко им пользовался — в общественной и в частной жизни. — Смотри, сначала все убираешь в холодильник, потом в шкафы. Получается гораздо быстрее и удобнее. Просто надо немного подумать.

— О чем? — немного растерялась девушка. Не так часто ей всерьез советовали думать о макаронах.

— Будешь ли кормить усталого мужчину?

— Да, я собиралась.

— Уже приятно, только почему ничего не готово? — Максим время от времени любил порассуждать о «Домострое». — Все-таки правильно говорят: жену следует учить регулярно, по субботам, не калеча, а любя, тогда в дому порядок и покой будут.