Необходимость отыскивать юных кастратов по всей Италии приводила к неожиданным и забавным происшествиям. Такова, например, история пажа, служившего у французского поэта, композитора и лютниста Шарля д'Ассуси. Путешествуя по северу Италии, тот получил приглашение посетить мантуанского герцога Карла Третьего, покровителя искусств и большого меломана, и тогда-то сопровождавший его паж по имени Пьер-Валентен совершенно покорил герцога красотой своего голоса. Сам д'Ассуси признавал, что этот паж — «лжец, сорванец и выпивоха, но голос имеет несравненный». Итак, три месяца спустя Карл Третий послал своих людей забрать мальчика у хозяина и отправить в Венецию, чтобы там его кастрировали под надзором аббата Гримани-Калегри, бывшего — вместе с двумя своими братьями — содиректором театра св. Иоанна и Павла. Д'Ассуси изо всех сил старался заступиться за пажа, но тщетно. Снова они встретились лишь через шесть лет, в Неаполе, уже после смерти герцога. К тому времени Пьер-Валентен был переименован в Валентино и успел прославиться как певец по всей Италии, но успех ударил ему в голову: капризный и неблагодарный, он разорил бывшего хозяина, отняв у того остатки денег, и бежал, но являться во Францию более не решался.
О местах, где совершалась кастрация, много спорят и часто заблуждаются. Для начала следует отчетливо уяснить, что Неаполь, справедливо воспринимаемый как столица кастратов, вовсе не был, как предполагали иные путешественники, также и столицей кастрации. Древняя Партенопея могла создавать такую иллюзию просто потому, что содержала четыре самых больших «заповедника» кастратов — четыре консерватории. Известно, что мальчики прибывали туда из всех областей Италии совсем детьми, однако из этого вовсе не следует, что там их и кастрировали. Тогда действительно было принято привозить одаренного ребенка в неаполитанскую или иную известную школу на прослушивание к одному из ведущих хормейстеров, но тот бывал очень осторожен в приговоре, стараясь не высказываться о способностях мальчика чересчур восторженно или чересчур неодобрительно и определенно воздерживаясь рекомендовать кастрацию, — а после прослушивания родители и учителя возвращались вместе с мальчиком домой.
Вероятно, в Италии мальчика можно было кастрировать практически всюду, но чаще всего это делалось в Милане, Венеции, Болонье, Флоренции, Луке{16}, Норчии, Риме, Неаполе и Лечче{17}. Все эти места были хорошо известны, хотя операции проводились почти тайно и уж во всяком случае не рекламировались. Как пишет в самой цитируемой главе своей книги доктор Чарльз Берни, «путешествуя по Италии, я не раз пытался разузнать, в какой город лучше обратиться для кастрации будущего певца, но так и не сумел добиться точного и удовлетворительного ответа: из Милана меня посылали в Венецию, из Венеции в Болонью, в Болонье все отрицали и винили Флоренцию, во Флоренции ссылались на Рим, а в Риме на Неаполь… Итальянцы так стыдятся этого занятия, что каждая область взваливает вину на другую»*1. Вот одна из причин, почему кажется столь невероятным, чтобы какие-то заведения могли прямо на вывеске гордо объявлять всему свету, что, мол, «кастрируем дешево» или «здесь исправляют мальчиков».
Доктор Берни не упоминает Норчию, городок в Умбрии, километрах в семидесяти от Ассизи, хотя там несомненно была столица кастрации, даже если многие поэты и наблюдатели преувеличивали ее значение. В XVI веке Норчия славилась кастрацией свиней и производством одного из первых клейких пластырей, и этого оказалось довольно, чтобы считаться чуть ли не главным центром кастрации, хотя на деле то был всего лишь один из многих центров. Собственно говоря, norcino по-итальянски означает «кастрирующий домашних животных», но без сомнения эти хирурги кастрировали также и мальчиков, среди которых был сам Кафарелли. Были ли лекари в Умбрии искуснее прочих? Кальцабиджи в своей «Луллиаде», говоря о присущем французам отвращении к кастрации, держится иного мнения, так как в заключение добавляет: «Во Франции кастрация не применяется, хотя превосходные французские хирурги сделали бы эту операцию лучше и безопаснее, чем итальянские мясники в Норчии»5.
Самым знаменитым центром была, разумеется, Болонья: искуснейших хирургов там можно было найти в таком множестве, что позднее, в XVIII веке, их при необходимости возили к иностранным дворам — так, в 1752 году двое были вызваны ко двору герцога Вюртембергского, чтобы кастрировать пятьдесят или более мальчиков — почти исключительно немецких, а два десятилетия спустя при том же дворе видели еще двоих болонцев, покамест другие их земляки оказывали сходные услуги курфюрсту{18} Саксонии. В архиве флорентийской больницы Сайта Мария Нова сохранились документы о кастрациях, проделанных около 1715 года врачом по имени Антонио Сантарелли, а также сведения о расценках: операция с последующим содержанием в больнице стоила двадцать четыре экю, если ведущий хирург оперировал сам, и восемнадцать, если он доверял дело помощнику, — то и другое по тем временам довольно дорого. И наконец, как мы узнаем из документов, в больнице была палата на восемь коек, специально для мальчиков, только что перенесших операцию.
Дорога в консерваторию
После операции, когда все связанные с нею опасности оставались в прошлом и мальчик выздоравливал, наступало время начать серьезные и трудоемкие занятия, призванные превратить ничего еще не умеющего ребенка в несравненного артиста, — по крайней мере, на это надеялись все родители и опекуны, отлично сознавая, что сделанный ими необратимый шаг никаких гарантий мальчику не дает. Кастрация была похожа на лотерею, а в лотерее мало кто выигрывает: счастливых победителей восторженно встречали сильные мира сего, а тем временем другие, после операции не преуспевшие, не имели иных перспектив, кроме как грустно пристроиться в церковный хор какого-нибудь захолустного аббатства. Голоса у кастратов иногда бывали просто ужасные, резкие и дребезжащие, — это о них композитор Паизьело говорил, что их кастрировали «в дурную погоду».
У родителей и учителей было теперь несколько возможностей. Прежде всего можно было отдать мальчика вербовщикам, которые по поручению итальянских и иностранных монархов и вельмож ходили по деревням. Не только Неаполь и Рим были тогда блистательными музыкальными столицами, при каждом дворе высматривали юных кастратов, чтобы выучить их и превратить в драгоценнейшие сокровища будуара или капеллы: Турин, Милан, Парма, Модема, Мантуя и Флоренция — все состязались тогда за первенство в искусствах. Вдобавок по стране ходили посланцы иностранных дворов, чтобы завербовать певцов, которых дома найти было нельзя, — немец Немайц сравнивал Италию со складом, откуда каждый тащит к себе нужное количество музыкантов и виртуозов. Курфюрсты Пфальцский, Баварский и Саксонский, прусский король, герцог Вюртембергский — все они содержали роскошные дворы, где важная роль была отведена музыке. Даже русский царь{19} поглядывал на Италию и однажды послал туда графа Петра Голицина с поручением найти и завербовать молодых итальянских певцов. Увы, затея провалилась: никто не желал покидать ласковые тосканские холмы ради морозных невских берегов. Тут, однако, Голицин вдруг получил письмо от Козимо Третьего Медичи, рекомендовавшего ему среди прочих юного Филиппе Балатри — «уже двуполого, то есть сопраниста». Герцог Тосканский признавал, что голос юного кастрата не вызывает пока особых восторгов, но через несколько лет учения он, мол, наверняка понравится царю. Затем Козимо Третий сделал все возможное, чтобы заручиться согласием Балатри-отца, и согласие это получил, так как несомненно использовал для пущей убедительности немалые деньги.
