Зачем? Ты звал его, а он, хворым сказавшись, не пришел – значит, не пожелал. А теперь ты к нему придешь – а он тебя не ждет. Ибо, как все, владыка ждет, но не тебя, а твоей смерти. Устал, давно уже устал Иона от тебя; уже пять лет прошло с тех пор, как он отъехал из Детинца, да и не он один. Отъехал и поставил новый Двор, и тын вокруг него, и псов завел. А прежний его Двор – вон, за окном – стоит нетопленый. И врет Игнат – владыка здесь теперь и летом не живет, он, как и все, тебя чурается. А ты вдруг собрался к нему…

Да, я к нему! К кому же мне еще? К Любиму, что ли?! Всеслав гневно осклабился, меч пристегнул, пошел.

Игнат был в гриднице, стоял возле стола. Всеслав спросил:

– Где отроки?

– Ждут на крыльце, – сказал Игнат.

Князь повернулся и пошел к двери.

– Князь! Не ходи! – торопливо воскликнул Игнат.

Князь вздрогнул, обернулся. Игнат был бел, как полотно, руки его дрожали.

– Да что ты? – удивился князь. – Не бойся! Видишь, совсем отпустило!

– Князь, я не про то…

– А про что? Говори!

– Князь, не гневись… Убьют они тебя!

– Они? Убьют?! – и князь не удержался, хмыкнул. И зло, презрительно сказал: – Кишка у них тонка! Хозяин рвал – не разорвал. А эти… тьфу!

Как вдруг…

Исчез Игнат! И все вокруг исчезло. Тьма! Душно! Давит он! Хрипит, бьет лапами, ревет, вот-вот достанет – и тогда… Бей, бей, Хозяин, бей! Я раб твой, червь. Рви, потроши меня, глодай! Вот, без кольчуги я, в одной рубахе. Рви – чтоб не Ей, безносой – бей!.. Но он вдруг ослабел, обмяк, раз-другой рыкнул и затих. И только тьма да тишина, смрад, кровь…

Но отступила тьма. Нет, князь, подумалось, совсем ты не в лесу, а в своей гриднице: вот и Игнат рядом стоит, а вот стол прибранный… Да, жив ты, князь, Она не обманула. Просил семь дней – и ровно семь получишь! Теперь твой срок среда, а раньше и не жди, и не надейся. Иди, ждут на крыльце! Всеслав вздохнул, стер пот со лба, шагнул было вперед…

Игнат опять сказал:

– Князь! Не ходи. Смерть чую…

– Смерть? – спросил князь и оглянулся. – Чью смерть?

Игнат аж побелел, так напугался. Потому что не знает, сердито подумал Всеслав. Да и никто этого не знает! И знать нельзя, ведь что это за жизнь тогда, когда ты точно знаешь, когда придет твой срок?! Ты не жилец тогда, а тень. И зло в тебе, и зверь… Вот, снова заворочался, оскалился! Князь, зло прищурившись, спросил:

– Смерть, говоришь, учуял? Чью? Мою? Или, может, свою?

Вздрогнул Игнат, рот приоткрыл. Слаб человек! Труслив. И ненасытен – жить, жить… Князь усмехнулся и сказал:

– А что! А почему бы не свою? Ведь сколько тебе лет? Поди, за шестьдесят уже?

– Да, так…

– Ну вот и срок тебе пришел. Чего тут удивляться?!

Игнат молчал. Стоял ни жив ни мертв. Князь подошел к нему и, хлопнув по плечу, сказал:

– Блажь это все! Забудь. Подумаешь, учуял! А я с Ней разговаривал – вот как с тобой – и ничего.

– К-когда?

– Когда, когда! Я же говорю: блажь это все. Пойду.

Пошел. Быстро пошел, как будто двадцать, тридцать лет с него слетело. А что? Нет боязни – и нет старости. Никто тебя, никак, ничем не изведет. Живи себе и ничего не бойся! Всеслав сошел, едва ли не сбежал с крыльца. Митяй держал коня, после хотел было помочь, только куда там! Всеслав легко вскочил в седло, подобрал поводья и тут же властно сказал:

– В Окольный. Шагом!

Тронули. Зацокали копыта. Князь ехал впереди, а эти четверо за ним. Мимо Софии, мимо Зовуна, мимо конюшен – в Шумные Ворота, в Окольный Град. Там по Гончарной ехали, потом взяли налево, на Босую, и – вверх по ней. Неспешно, шагом. Сбруя бренчит, лаги скрипят. И перестук копыт, и перестук копыт, и перестук копыт…

Тишь! Никого. Как вымерли – за стенами, за тынами. А смотрят ведь! Гадают, шепчутся – неужто он… да как он… что… Князь усмехнулся. Молчишь, посад, вот то-то же! И дальше тоже смолчишь. Да, камень я, да, преткновения. Камень, отринутый строителем, стал во главе угла. И кто взойдет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит. И было так. И будет! Неспешно, шагом, только шагом. Кто скоро едет – не туда приедет, не то узреет и не то обрящет. Да, мне всего семь дней дано, но зато верных семь! А сколько вам, того никто не знает. Кому-то, может, десять лет отпущено, а кому-то прямо в этот миг, когда он к щели припал, глазеет на меня, конец придет! Смейся, Любим, болтай, Ширяй, Ставр, Сухой…

Сухой! Третьяк, выжлятники… Вспомнив о них, князь сердито поморщился. Ложь, думал он, жив я, а Хозяин убит, и это всё Ширяй наплел, а не они, он, только он! Он для того и ездил на ручей, чтобы потом, вдруг если что… А я – живой, и вам меня не взять! И крест на мне, и я еду к владыке, ибо скрывать мне нечего! И он, владыка ваш и пастырь ваш, вам еще скажет все как есть, он не солжет, не должен, не посмеет!

Вот и приехали. Ворота у владыки были нараспашку, а в них стоял чернец. Князь придержал коня, спросил у чернеца:

– Владыка у себя?

– Так, это… он… – растерялся чернец.

– Здесь, нет?!

– Здесь, господарь, вот только…

Но князь не стал дальше слушать, а вздыбил коня! И направил во двор! Чернец метнулся в сторону. А князь – к крыльцу. Служки забегали.

– Взять! – крикнул князь.

И ринулись они к поводьям, впились в стремя. Князь медленно, важно спустился на землю. Глянул на отроков. Те тоже спешились, стояли, оробев. Оно и понятно – ведь как-никак, а боязно: владыка, осерчав, бывает крут! Князь приказал:

– Митяй, будешь за старшего. Ждать здесь, не отходить.

Митяй кивнул. Князь, осенив себя крестом, стал подниматься по ступеням.

В сенях было темно, окна еще с зимы закладены. Всеслав с опаской ступил раз, второй – и зацепился за ведро, чуть не свалил его, перекрестился. Дальше прошел – на ощупь, в дверь направо; там, помнится…

Он не ошибся – там была светлица. В светлице келарь Мисаил, ключник Лаврентий, иноки. И свечи, свечи, свечи, образа; дух приторный. Спасаются, гневно подумал Всеслав. А бес, он вездесущ. Вон сколько вас, а я один вошел – и все сразу к стене! Да что я, кто воистину?! Всеслав поднял руку…

И словно чары снял, все сразу же повеселели! Лаврентий, старый лис, вскочил из-за стола, залебезил, расшаркался. Другие подхватили, загундосили. Вишь, подобрели как! И свет в глазах, почтение. В другой бы раз…

В другой! Князь чинно выслушал приветствия, кивнул, строго спросил владыку. Лаврентий взялся провести. Пошли сперва за печь, после по лесенке – вниз, вниз, еще раз вниз, а теснота какая, Господи, думал Всеслав, не лесенка, а тараканий лаз! Он спускался с оглядкой, ссутулившись, чтобы ненароком лоб не расшибить…

И, наконец, они пришли к владыке. Там было сыро и темно, как в склепе. Иона же, прямой как жердь, чинно сидел возле окна, читал Писание. Увидев, кто к нему пришел, он удивленно поднял брови, хотел было что-то сказать… Но тут же передумал, промолчал – и снова повернулся к книге. А князь, грызя губы, подумал: Пресвятый Боже, что есть жизнь? День на дворе, весна, мне уже всего пять дней осталось, а ему, может, даже и этого не будет… А вот сидит, ему здесь хорошо, он не спешит! А я стою перед ним, как холоп. Зачем я здесь?..

И что Лаврентий?! Князь обернулся, глянул на Лаврентия. Тот, словно только этого и ждал, смиренно закивал, перекрестился, отдал земной поклон и вышел. Когда его шаги затихли, князь плотно закрыл за ним дверь, строго откашлялся и подошел к Ионе. Тот продолжал читать. Читал он тихо, едва слышно. А может, он и не читал, а так, на память повторял. Он это мог! Все удивлялись и не верили, и он тогда возьмет, Писание закроет… и дальше – слово в слово! – говорит и говорит и говорит; устанешь, его слушавши, а он всё говорит и говорит. «Как это? – спросят. – Почему?» А он: «Во мне это, мое, и поэтому все помню». Ха, помню! Ну и что? А помнит ли он, пес, кем был, когда сюда пришел?! Чернец бродячий, сажа босоногая! Вот почему…

А, спохватился князь, пустое это всё! И сел на лавку, осмотрелся. Только смотреть там было почти не на что: лампада, крест, божница. И бревна серые. Плесень на стенах. А этот знай себе бубнит. Что, интересно? Князь прислушался…