Он вошел в купе для курящих пульмановского вагона. Я сидел там один.

На нем было длинное пальто на меху, а в руках он держал пятидесятидолларовый чемоданчик.

Он поставил чемодан на сиденье и лишь после этого заметил меня.

– Ну и ну! – сказал он, и лицо его, словно солнечным лучом, осветилось отблеском какого-то воспоминания.

– Ну и ну! – повторил я.

– Боже милостивый, – сказал он, энергично пожимая мне руку, – ну, кто бы мог подумать, что мы встретимся?

«В самом деле, кто?» – подумал я про себя.

Он устремил на меня внимательный взгляд.

– Ты нисколько не изменился, – сказал он.

– И ты тоже, – живо отозвался я.

– Разве только немного пополнел. – продолжал он, критически разглядывая меня.

– Да, – согласился я, – немного есть. Но, пожалуй, и ты тоже не похудел.

Я сказал это, чтобы оправдать излишнюю полноту, в которой можно было бы меня упрекнуть.

– Впрочем, нет! – продолжал я решительным тоном. – Ты выглядишь почти точно так же, как прежде.

И все время я мучительно вспоминал, кто бы это мог быть. Я совершенно не помнил этого человека. Мне казалось, что я вижу его впервые в жизни. Я вовсе не хочу этим сказать, что у меня плохая память. Напротив, память у меня на редкость хорошая. Правда, я с трудом запоминаю имена. Частенько бывает также, что я не могу запомнить лицо, а иногда забываю, так сказать,, внешний облик человека и, уж конечно, не замечаю, кто как одет. Но, помимо этих деталей, я никогда никого не забываю и горжусь этим. А если мне и случится иной раз забыть имя или лицо, я никогда не теряюсь. Я знаю, как себя держать в подобной ситуации. Нужно только обладать хладнокровием, находчивостью, и тогда все идет как по маслу.

Мой друг уселся.

– Давненько мы не видались, – сказал он.

– Давненько, – повторил я с ноткой грусти в голосе.

Мне хотелось, чтобы он почувствовал, что и меня гоже сильно тяготила эта разлука.

– Но время промелькнуло очень быстро.

– Как одно мгновение, – охотно согласился я.

– Удивительно, как быстро течет жизнь, – сказал он. – Мы теряем след наших друзей, и все вокруг становится совсем другим. Я часто думаю об этом. И по временам мне так хочется знать, куда же разбрелась вся наша старинная компания,

– Мне тоже, – сказал я,

И действительно, сейчас, в эту самую минуту, я как раз думал о том же самом. Я давно уже заметил, что при подобных обстоятельствах человек рано или поздно начинает вспоминать о «нашей старинной компании», «о наших мальчиках» или о «нашей шумной ватаге». Вот тут-то и представляется возможность выяснить, кто он такой.

– Случалось тебе за это время возвращаться на старое пепелище? – спросил он.

– Ни разу, – отрезал я уверенно и твердо.

Такой ответ был совершенно необходим. Я почувствовал, что «старое пепелище» следует исключить из нашего разговора – во всяком случае, до тех пор, пока мне не удастся выяснить, где оно находится.

– Впрочем, – продолжал он, – я думаю, у тебя едва ли появлялось такое желание.

– Пока еще нет, – ответил я очень осторожно.

– Понимаю. И прошу извинить меня, – сказал он. Мы помолчали.

Итак, я выиграл первое очко. Я выяснил, что где-то у меня имелось «старое пепелище», посетить которое мне хотелось не так уже сильно. На этом фундаменте уже можно было построить какое-то здание.

Вскоре он заговорил снова.

– Время от времени, – сказал он, – я встречаю кое-кого из старых товарищей. Они вспоминают тебя и интересуются, что ты теперь поделываешь.

«Бедняги», – подумал я, но не сказал этого вслух.

Я понял, что настал момент нанести сокрушительный удар. И, применяя метод, которым всегда пользуюсь в подобных случаях, отважно ринулся на противника.

– Скажи, пожалуйста, – начал я с оживлением, – где сейчас Билли? Знаешь ты что-нибудь о Билли?

Право же, это надежный ход. В каждой старинной компании есть свой Билли.

– Конечно, – ответил мой друг. – Билли хозяйничает на ранчо в Монтане. Я видел его весной в Чикаго. Он весит около двухсот фунтов – ты бы ни за что не узнал его.

«Разумеется, не узнал бы», – пробормотал я про себя.

– А где Пит? – спросил я. Этот прием тоже был вполне надежен. Питы бывают повсюду.

– Ты имеешь в виду брата Билли? – спросил он.

– Вот, вот, брата Билли – Пита. Я частенько вспоминаю о нем.

– О, старина Пит уже не тот, что был, – ответил незнакомец. – Он остепенился… Словом, Пит теперь женатый человек.

И он начал хохотать.

Я тоже засмеялся. Ведь при известии о том, что кто-то женился, всегда принято смеяться. Предполагается, что сообщение о женитьбе старины Пита – кто бы он ни был – должно вызвать гомерический хохот. Итак, я продолжал преспокойно посмеиваться, надеясь, что этого смеха мне хватит до самого конца. Мне оставалось проехать всего лишь пятьдесят миль. Не так уж трудно растянуть смех на пятьдесят миль – конечно, если делать это с умом.

Однако мой друг не успокоился на этом.

– Мне не раз хотелось написать тебе, – сказал он. конфиденциально понижая голос. – Особенно после того, как я услыхал о твоей потере.

Я промолчал. Что бы это я мог потерять? Деньги? Если да, то сколько? И каким образом я потерял их? Интересно было бы узнать, полностью разорила меня эта потеря или только частично.

– Человек никогда не может полностью оправиться после такой потери, – мрачно изрек он.

Очевидно, мое разорение было окончательным. Но я ничего не сказал и, оставаясь под прикрытием, ждал. чтобы он выпустил свой заряд.

– Да, – продолжал незнакомец, – смерть всегда ужасна.

Смерть! Так речь шла о смерти. Я чуть не подпрыгнул от радости. Теперь все пойдет как по маслу. В таких случаях поддерживать разговор – проще простого. Нужно только сидеть спокойно и ждать, пока не выяснится, кто именно умер.

– Да, – прошептал я, – ужасна. Но бывает и так, что…

– Совершенно справедливо. Особенно в таком возрасте.

– – Ты прав, в таком возрасте и после такой жизни.

– В здравом уме и твердой памяти до последней минуты, не так ли? – с горячим сочувствием спросил он.

– Да, – сказал я, ощутив под собой твердую почву. – Сохранив способность сидеть в постели и курить почти до самых последних дней.

– Как? – спросил он с изумлением. – Разве твоя бабушка…

Бабушка? Ах, вот оно что!

– Прости, пожалуйста, – сказал я, раздраженный собственной глупостью. – Когда я сказал курить, я имел в виду ее способность выносить табачный дым. Знаешь, она так любила, чтобы кто-нибудь потихоньку дымил возле нее, чтобы кто-нибудь сидел рядом и читал вслух. Только это и успокаивало ее.

Отвечая ему, я слышал, как поезд, с дребезжанием и грохотом промчавшись по стрелкам мимо семафоров, замедлил ход.

Мой друг поспешно выглянул из окна.

Лицо его было взволнованно.

– О господи! – сказал он. – Это узловая станция. Я проехал. Мне надо было сойти на предыдущей остановке… Эй, проводник! – крикнул он, высунувшись в коридор. – Сколько мы здесь стоим?

– Только две минуты, сэр, – отозвался проводник. – Поезд малость опоздал и теперь должен нагнать свое.

Мой друг стоял теперь возле своего чемодана и, вытащив связку ключей, лихорадочно тыкал то одним, то другим в замок, пытаясь открыть его.

– Придется дать телеграмму, что ли… Просто не знаю, как и быть, – бормотал он. – Черт бы побрал этот замок! Все мои деньги в чемодане.

Теперь я больше всего боялся, что он не успеет сойти и на этой станции.

– Возьми, – сказал я, вынимая из кармана несколько монет. – Перестань возиться с замком. Вот деньги.

– Спасибо! – сказал он, сгребая с моей ладони все, что там было (он так волновался, что захватил все). Только бы успеть!

Он выскочил из вагона. Я видел из окна, как он шел к залу ожидания. Мне показалось, что он не так уж торопится. Я стал ждать.

Проводники закричали: