Литмир - Электронная Библиотека

Елена Сергеевна долго подбирала для дочери максимально эффектный и нетривиальный наряд, дабы привлечь к ней внимание мужской части гостей. Все открытое и декольтированное отпадало, так как глупышка никогда бы не вышла к людям в сексапильном наряде, пришлось крутиться. Правда, Гриппа все равно скроила кислую мину, но хотя бы согласилась на предложенный образ без возражений.

И вот теперь бедняжка жалась в сторонке, как бедная родственница, а ведь насколько было бы эффектнее, если бы ангелов было два?

Когда мать с присущим ей изяществом выпорхнула на крыльцо, Агриппина с умеренным любопытством ждала появления отца в костюме трансильванского упыря. Ей было даже интересно, как обычно сдержанный, несколько суровый и лишенный каких-либо художественных талантов Вольдемар Сигизмундович справится с отведенной ему ролью. Отец не подкачал, и дочь оценила его старания на «отлично». В осанке и взмахе откидывающих плащ рук были и величие, и драма.

Но потом произошло что-то странное. Раздался какой-то скрежет, грохот, и одновременно с этими звуками огромная каменная горгулья, сидевшая на карнизе бального зала, каким-то непостижимым образом рухнула, погребя под собой именинника. Гости ничего не поняли и продолжали аплодировать, но Агриппина, посвященная в сценарий вечера, оцепенела на мгновение, замерев от ужаса, пытаясь убедить себя, что все это не по-настоящему. Она увидела, как мать с диким, раздирающим грудь визгом кинулась к отцу, услышала, как стали смолкать смех и аплодисменты, и, наконец, сорвалась с места, кинулась, путаясь в длинном подоле тяжелого дурацкого платья, на террасу.

Ей сразу стало ясно – отца больше нет. Голова и грудь его были полностью скрыты под каменными обломками, вокруг черного шелка плаща растекалась густая тягучая лужа, темная, почти черная, с кошмарным приторно-соленым запахом. Агриппина почувствовала тошноту, перед глазами поплыли черные круги. Она пошатнулась, боясь упасть, потому что до ужаса боялась покойников, а под ногами была кровь. Вот и стояла, как дура, с рогами на голове, с подступающей к горлу тошнотой, но думала не об отце, распростертом у ее ног, а о том, чтобы не грохнуться в лужу его крови.

– Господи, папочка… прости меня… – закрывая лицо руками и пытаясь справиться с подступившей слабостью, простонала Агриппина.

– Уведите женщин, – раздался над ее ухом негромкий решительный голос.

Голос был знакомым, в нем не было паники, только сухая деловитость. И это как-то утешало. Гриппа попробовала сосредоточиться на голосе и приоткрыла глаза. В ту же минуту почувствовала, что кто-то поддерживает ее, подняла ресницы и увидела Артема Сокольского, склонившегося над матерью. Сокольский был главой отцовской охраны. Он передал Елену Сергеевну с рук на руки одному из своих людей и распорядился:

– Уведите их в дом, в угловую гостиную.

Затем оглянулся на молчаливую, испуганную толпу у себя за спиной и тихо добавил:

– Гостей проводите в зал, пусть им подадут напитки. Рогов, проследи, чтобы никто не ускользнул. Полицию и «Скорую» вызвали? Хорошо. Павлов, остаешься возле тела.

Агриппину с матерью повели в дом – через празднично освещенную залу, подальше от террасы, в тихую маленькую комнату с широкими бирюзовыми диванами и белой лепниной на потолке.

Они сели. Гриппа в кресло, мать на диван бесформенным белым облаком тюля. Лицо Елены Сергеевны выглядело маленьким, сморщенным и пронзительно несчастным, она тяжело всхлипывала, хрипло, с надрывом. Агриппина, кажется, не плакала. А может, просто не замечала, что плачет. Но вот руки ее тряслись. Просто ходуном ходили. И длинные металлические когти, которые ей надели на пальцы, отвратительно позвякивали. Девушка содрала гадкие когти и попыталась сжать кулаки, чтобы унять дрожь. Но стало только хуже, теперь трясло ее всю. А зубы стучали так громко, что слышно, наверное, было наверху у бабушки.

– Господи! Бабушка! – с трудом шевеля губами, прошептала Гриппа.

Ее никто не услышал. Тут двери справа с шумом распахнулись, и на пороге появилась Лиза, мамина горничная, с большим подносом, на котором стояли бутылка коньяка, почему-то рюмки, несколько пузырьков и пачка каких-то таблеток. Запахло корвалолом.

– Врачу позвонили? – снова раздался над Гриппой голос Сокольского.

– Зачем? – растерянно спросила Лиза. – Поздно ведь уже, не поможешь.

Елена Сергеевна захлебнулась хрипом, и Сокольский зло ответил:

– Для родственников.

Лиза испуганно кивнула и убежала.

Гриппе сунули рюмку корвалола. Она выпила и закашлялась, тогда ей дали стакан воды. Она все видела и понимала, но воспринимала происходящее как-то не по-настоящему, а словно в какой-то параллельной реальности. Все было четким, громким, но словно не имеющим к ней отношения.

Двери снова распахнулись – на пороге стояли сестра с мужем и Феликс. Мальчик был очень испуган, его лицо даже сквозь густой белый грим выглядело ненатурально серым, а зрачки широко распахнутых глаз дико расширены. Анжела вошла в комнату и оглядела всех с вызовом. Гриппе почему-то подумалось, что она пришла делить наследство. Это было глупо, потому что отец только-только умер, сейчас завещание вскрывать не будут. Следом за Анжелой явилась ее мать Ирина Александровна, первая отцовская жена, под ручку с мужем. Ее супруг, Алексей Николаевич Сидоренко, был давним отцовским другом и компаньоном.

Ирина Александровна тут же подсела к дочери, а Алексей Николаевич подошел к хрипящей на диване Елене Сергеевне, похлопал ее по руке.

– Держись, Лена! Волька был хороший мужик, такого никем не заменишь, – отпустил он весьма двусмысленную в его ситуации реплику. – Хорошо хоть, что не мучился, а сразу. Всем бы так, – философски закончил Сидоренко и сел в свободное кресло.

– Бабушку известили? – с жеманным страданием в голосе спросила Анжела, глядя на Гриппу с Еленой Сергеевной. Во взгляде молодой женщины явственно читались испытываемые к родственницам чувства.

– Не знаю, – еле слышно ответила Гриппа, удивившись слабости и хрипоте своего голоса. Дрожь стала отступать, и она уже могла не сжимать так сильно руки.

– Бедная бабуля, не дай бог пережить собственного ребенка, – прижимая к себе Феликса, проговорила Анжела.

Ее слова прозвучали фальшиво, неуместно, и все, включая Ирину Александровну, уставились на нее с немым укором. Анжела смущенно заерзала, но тут же совладала с собой и задумчиво, словно советуясь сама с собой, продолжила начатую тему:

– Все же надо сообщить. Кто-то должен взять на себя эту тяжелую обязанность.

Ей снова никто не ответил.

– Если никто не хочет, видимо, придется мне, – спустя минуту с ноткой самоотречения в голосе сказала Анжела.

– Думаю, лучше дождаться прибытия врача. – Остановил ее незаметно появившийся в комнате Сокольский. – Елена Сергеевна, прибыла полиция. Сейчас они беседуют с гостями, после чего посторонние покинут дом.

Елена Сергеевна вздрогнула, непонимающими глазами взглянула на говорившего, потом, словно бы осознав смысл сказанного, захлебнулась новым потоком рыданий.

Ирина Александровна приподняла недоверчиво брови и попыталась поджать налитые силиконом губы.

Если Елене Сергеевне еще удавалось поддерживать приличную природную форму, то ее предшественница давно уже в деле борьбы за минувшую молодость доверилась пластическим хирургам. Лицо Ирины Александровны было неестественно гладким, брови – высоко приподнятыми, глаза – презрительно суженными, а губы – неестественно полными. Декольте же вздымалось с таким боевым задором, что позавидовали бы и некоторые двадцатилетние барышни. Все это, вместе взятое, неплохо смотрелось с расстояния метров пятидесяти, но при близком контакте вызывало суеверный ужас. Гриппа с матерью между собой называли Ирину Александровну Франкенштейном.

Поймав себя на этих суетных, пустых мыслях, Агриппина смутилась и покраснела. А затем, уловив на себе недобрый, внимательный взгляд Анжелы, вся сжалась и уткнулась глазами в сплетенные на коленях руки.

4
{"b":"174612","o":1}