Сойдя с вершин гордыни в дол смиренья,
Духовного достигнешь возвышенья.
Наступит срок и станет выше всех
Тот, кто себя поставит ниже всех.
Поток, рожденный горного грозою,
Грохочет, в бездну рушась головою.
Роса на луг ложится — не слышна,
Но к звездам подымается она.
РАССКАЗ
Твердят, что был глухим Хатам из Тая;
Не верьте! Это выдумка пустая!
Раз он жужжанье мухи услыхал,
В сетях паучьих муху увидал.
Все поняли, что шейх лишь притворялся
Глухим; он тонким слухом отличался.
На муху поглядел Хатам мудрец:
«Вот — Жертва алчности! Тут ей конец!
Не знала, что не только мед и соты,
А есть в углах ловушки и тенета».
И некто из старейшин произнес:
«О, мудрый муж, ответь на мой вопрос:
Как внял ты, при отсутствующем слухе,
Чуть слышное жужжанье этой мухи?
Позволь мюридам преданным твоим
Отныне не считать тебя глухим!»
Хатам в ответ: «Не лучше ль, человече,
Оглохнуть, чем пустые слушать речи?
Узнав, что я не глух, наперебой
Начнут мне льстить сидящие со мной.
Я не услышу правых осуждений,
Испорчусь я от низких восхвалений.
Прикидывался долго я глухим,
Чтоб вольно было говорить другим.
Слывя средь вас глухим, я жил счастливо,
Судимый и хвалимый справедливо.
Бывало так. Порок осудят мой —
Я избавлялся от черты дурной».
Не попадай, как муха, в сети лести,
Будь чуток, как Хатам, к веленьям чести!
Кто смысла этой притчи не поймет,
Тот счастья и добра не обретет.
РАССКАЗ
Жил муж святой в Табризе; он не спал
Ночами — в созерцанье пребывал.
Однажды ночью, странный шум услыша,
Он видит вора на соседней крыше.
А муж святой? — тревогу поднял он.
Сбежалась вмиг толпа со всех сторон.
Сбежались — кто с дубиной, кто с .
А вор прощаться не хотел с душою, —
Хоть он от страха смертного дрожал,
Но, улучив мгновенье, убежал.
Одумавшись, суфий сказал: «Несчастный!
Его судьба поистине ужасна».
И в темноте, ведом чутьем своим,
Пошел за вором и предстал пред ним.
Сказал: «Ты храбр. Но друг, во имя бога,
Ты больше этой не ходи дорогой.
Ты храбр, но ты не лезь в гнездо врагов.
Есть мужество и храбрость двух родов:
Сражаться насмерть иль, предвидя беды,
Бежать, когда зашла звезда победы.
В обоих случаях — я восхищен.
Я доблестью твоею покорен.
Ты воровством живешь — коль молвить честно...
Так вот — мне место некое известно.
Дверь на замке, хозяев нет давно,
А за стеной — добра полным-полно.
Пойдем-ка, друг, туда без дальней речи!
Я у стены взберусь тебе на плечи.
Все заберем, что сможем там забрать,
Дабы хоть два—три дня не голодать!»
Так хитрой лестью вора он опутал,
Повел с собой. Их мрак ночной окутал.
Привел он вора к дому своему
И взгромоздился на плечи ему.
Одежду всю свою, что поновее,
Бросал, шепча: «Увязывай живее!»
И с крыши закричал: «На помощь! Эй!
Ко мне забрался вор! Сюда живей!»
А вор с большим узлом, в переполохе,
Бежал средь этой новой суматохи.
Вот так утешился тот муж святой,
Что вор домой вернулся не пустой.
Тот вор, что людям был врагом извечным,
Прощен был мудрецом добросердечным.
Не удивляйся мудрецам былым,
Что милость проявляли к людям злым.
Так злой под сенью доброго спасется,
Хоть он добра от злого не дождется.
РАССКАЗ
Муж некий с чистым сердцем и душой
Пленен был воплощенной красотой.
Злословье, что он слышал непрестанно,
Как легкий мяч от крепкого човгана,
Отскакивало. Он бровей своих
Не хмурил, слыша хор клевет людских.
Спросили: «Как ты терпишь вздор их злобный,
Камням в тебя кидаемым подобный?
Тебя позорят! Как же сносишь ты
Такое поношенье клеветы?
Ужель, свое оружье обнаружа,
Не можешь ты явить им доблесть мужа!?»
Он помолчал и так им отвечал —
На золоте б ответ я написал:
«Душа — любви и красоты жилище;
Все в ней. Но лишь для мести нет в ней пищи».
Раз двух отшельников застал
Дерущимися и, вздохнув, сказал:
«О, если б солнце красоты из мрака
Взошло для них, не началась бы драка!»
Для тех, кто суть познал, весь мир, как дым,
Струящийся перед лицом твоим.
РАССКАЗ
Мудрец был черен, как арап,
Невзрачен, ростом мал и телом слаб.
Приняв за беглого раба, связали
Вождя людей и строить дом пригнали.
Хозяин издевался над рабом;
Но в год ему Лукман построил дом.
И тут внезапно беглый раб вернулся.
Хозяин все узнал и ужаснулся.
Валялся у Лукмана он в ногах.
А тот, смеясь: «Что мне в твоих слезах?
Как я свою обиду вмиг забуду?
Твою жестокость век я помнить буду!
Но я тебя прощаю, человек.
Тебе — добро, мне — выучка навек.
Теперь ты в новом доме поселился,
Я новой мудростью обогатился:
Раб у меня есть; я жесток с ним был,
Работой непосильною томил.
Но мучить я его не буду боле, —
Так тяжко было мне в твоей неволе».
Кто сам не знает, что такое гнет,
Тот состраданья к слабым не поймет.
Ты оскорблен правителем законным?
Не будь же груб с бесправным подчиненным!
Как тут Бахрамовых не вспомнить слов:
«Не будь, правитель, к подданным суров!»
