Валиньяно прибыл в Гоа в 1574 году, а в Японии он побывал трижды. Его первый приезд пришелся на июль 1579 года и сопровождался чрезвычайно активной деятельностью. За два с лишним года Валиньяно открыл школу для послушников в Усуки (преф. Оита), семинарию в Арима (преф. Нагасаки) и Адзути (преф. Сига) и колледж в Фунай (в настоящее время город Оита). Он получил аудиенцию и радушный прием у Ода Нобунага (1534–1582) [10]и, наконец, организовал первое посольство, состоящее из четырех японских юношей, родственников христианских даймё провинций Бунго, Арима и Омура в Европу. В свой второй приезд, продлившийся с июля 1590 по октябрь 1592 г., он был принят Тоётоми Хидэёси и смог не только окончательно уладить вопрос о дальнейшем пребывании миссии в Японии, возникший в результате изданного самим Хидэёси 24 июля 1587 года указа о высылке всех священников из Японии. Третий, последний и самый продолжительный визит (с августа 1598 по октябрь 1603 г.) позволил Валиньяно увидеть воочию плоды своей активной политики.
Именно с его именем связана выработка и формирование единой и принципиально новой политики миссии в Японии. Дело в том, что японская миссия изначально подчинялась Провинциалу [11]Индии, а потому используемые иезуитами методы и стиль поведения были теми же, что и практиковавшиеся в Индии, но они явно не отличались утонченностью и терпимостью. Так, многие из иезуитов жаловались, что не могут так же, как и в отношении других азиатских христиан, применять в отношении японцев телесные наказания за проступки по причине обостренного чувства собственного достоинства последних.
Кроме того, падре Франсиско Кабрал, служивший до своего назначения главой миссии в Японию в 1570 году наставником, проповедником и ректором в Басаиме (Индия), был истинный аскетом и фанатично боролся с язычеством во имя Господа — истинный солдат Церкви. Вряд ли в его представлениях Япония отличалась от любой другой нехристианской страны. Он прибыл с твердым намерением собрать как можно больший, как выражались иезуиты, «урожай душ» и был слишком прямолинеен и настойчив в этом своем намерении. Неудивительно, что его мало интересовали такие тонкости, как японский этикет, к которому он относился с холодным презрением, как к любому языческому ритуалу. Показательно, что свою деятельность на посту Главы миссии он начал с запрета предписанного сословным этикетом ношения шелковой одежды для священников и додзюку , [12]посчитав это излишней роскошью, и, невзирая на последствия, обязал всех носить простую хлопчатобумажную сутану черного цвета, как в Индии или в Европе.
Пренебрежительное отношение к нормам традиционного японского этикета в сочетании с недостаточной чистоплотностью европейских священников в быту, их суровостью, порой граничащей с грубостью, их кулинарными привычками и, наконец, просто сильно отличающимся фенотипом, привели к тому, что именно они, всегда считавшиеся религиозной элитой, стали теперь выглядеть в глазах японцев варварами и получили прозвище намбандзин—«варвары, пришедшие с Юга». Все это, не говоря уже о постоянных междоусобицах, потрясавших страну, сильно осложняло жизнь миссионеров.
Валиньяно, как пишет Фройс, «сразу же понял, как приходится жить нам в этих краях… будучи поставленными перед необходимостью постоянных переездов с места на место и со всех сторон окруженными смертельными опасностями… И еще падре понял, как необходимы нам были глубочайшие изменения во всем, что касалось и еды, и обычаев, и обихода, раз уж все было так противоположно и отлично от того, к чему мы привыкли в Европе». Другими словами, он осознал необходимость создания такой концепции, которая учитывала бы не только политическую ситуацию, но и культурный контекст. И это было крайне важно как для продолжения существования миссии и успеха ее дела, так и для начала специального изучения местной культуры.
Приняв во внимание жесткую сословную структуру японского общества и осознав необходимость как можно быстрее в нее интегрироваться, Валиньяно первым делом определил в ней место христианских падре. Надо сказать, что здесь он нисколько не изменил свойственному европейцам чувству превосходства, без лишних сомнений объявив всех иезуитских священников равными по положению высшему буддийскому духовенству школы дзэн монастырей группы годзан . [13]В будущем как европейские торговцы и путешественники, так и сами японцы не раз будут пенять иезуитам на то, что они повели себя высокомерно, требуя к себе почти что королевского уважения.
Новая политика, не посягая на священные цели, была по форме интеграционной, а по сути сводилась к четырем основным положениям: 1) строгое соблюдение принципа «сверху вниз»; 2) невмешательстве во внутренние дела страны и сохранение «нейтралитета» при всех обстоятельствах; 3) адаптация к местным традициям и обычаям во всем, что касается повседневной жизни и общения; 4) воспитание собственно японского духовенства с целью укрепления позиций христианства.
Христианский храм в Нагасаки, XVII в. (Деталь ширмы. Муниципальный музей в Кобэ)
Первое является традиционным для всей политики иезуитов, где бы они ни были. Будучи организацией элитарной, иезуиты, как известно, всегда стремились иметь дело с высшими слоями общества. Безграничная же преданность японцев своему господину, с самого начала так восхищавшая иезуитов, как нельзя лучше вписывалась в рамки этого подхода. Они не без основания делали ставку на то, что обращение в христианство одного князя, обходившееся, кстати говоря, недешево, принимая во внимание стоимость подарков для его ублажения, гарантировало, что за ним последуют и все его родственники, и слуги. Это положение, на первый взгляд, сильно упрощало задачу миссионерам. Время, однако, показало, что со смертью главы семейства родные его в лучшем случае покидали лоно Церкви, а в худшем — становились ее ярыми противниками.
Пример тому — история с Отомо Сорин, правителем Бунго, одним из самых близких друзей и покровителей церкви. Сын этого князя Отомо Ёсимунэ отрекся от христианства и перешел на сторону ее противников — буддийских монахов.
Второе положение было, с одной стороны, продиктовано спецификой политической ситуации, а с другой — фактически демонстрировало отказ от каких бы то ни было притязаний на политическую власть в Японии. Общеизвестно, что религиозные интересы католической церкви были тесно связаны с политическими интересами португальской и испанской короны и являлись частью единой экспансионистской политики. Валиньяно же прямо предупреждает священников о недопустимости не только оказывать какую-либо военную помощь пусть даже и христианским даймё в междоусобных конфликтах, но даже помогать им советом, «потому что это противоречит основам нашей религии, и… способ, каким управляют в Японии, ее обычаи и нравы так сильно отличаются от правления христианских государей в Европе, что падре вряд ли смогут дать правильный совет, но легко могут впасть в заблуждение».
Принципиально новыми являются третий и четвертый принципы. Впервые за всю историю существования католической церкви европейским священникам предписывалось не только знать местные традиции, но и неукоснительно им следовать. И дело не только в том, что это являлось частью тонкой стратегии завоевания расположения и доверия японцев с целью их дальнейшего обращения в христианскую веру, но и в том, что, столкнувшись с отличной от европейской цивилизацией, европейцы впервые вынуждены были официально признать если не ее равнозначность, то хотя бы ее право претендовать на равнозначность. Они с удивлением обнаружили, что непохожесть и варварство — не одно и то же. Валиньяно писал в одной из своих работ:
«Различия в еде, одежде, ценностях, церемониях, языке, организации хозяйства, способе ведения переговоров, лечении больных и раненых, обучении и воспитании детей и во всем другом так сильны, что невозможно ни описать, ни понять их. Во всем этом не было бы ничего удивительного, если бы они [японцы] были такими же, как и другие варварские народы. Однако более всего достойно удивления то, что они предстают как очень достойные и культурные люди во всех сферах».
