О том, как Алиев наводил порядок в своей вотчине, написано немало. Приведу лишь один отрывок, который принадлежит перу И. Наджафова и Э. Ахундовой:
«В первые месяцы своего руководства Алиев нагнал страху на торговую номенклатуру Баку. Пользуясь тем, что в лицо его мало кто знал, Алиев стал совершать партизанские вылазки в город. Оденется попроще, выйдет из дому и сядет в первое подвернувшееся такси. Выбирал самый длинный маршрут, чтобы поговорить с водителем «за жизнь»: как люди живут, чем недовольны, на что больше всего жалуются. Или зайдет в магазин и интересуется у продавца: «Сколько стоит мясо?» «Два рубля сорок копеек!»
А почему, спрашивает, так дорого? В те годы по два сорок продавалось мясо первого сорта. Здесь же, говорит, одни кости. Продавцы плечами пожимают. А кое-кто и посылал любопытного покупателя подальше. Он и шел «дальше» — прямиком на склад или в подсобку, где, как правило, обнаруживал солидные залежи продовольственного дефицита. В общем, за две-три недели таких рейдов по «наводке» Алиева было арестовано около 40 человек.
Среди партийной элиты республики поползли разговоры: «первый» прибегает к недозволенным методам, то, что он делает, — волюнтаризм, партизанщина. А как ему было иначе узнать правду? Вызывает прокурора республики, тот докладывает, что в Азербайджане «все в порядке». Спрашивает у министра внутренних дел — та же отлакированная, далекая от реальности картина. А народ недоволен! Он знал об этом недовольстве, еще когда работал в КГБ. Но это была другая, невидимая часть айсберга, тщательно скрываемая от большей части общества.
Однако вылазки инкогнито по столице вскоре пришлось прекратить. Его стали узнавать. Потом уже ему сообщили, что фотография Алиева, размноженная кем-то в сотнях экземпляров, появилась на столе каждого завмага, под прилавком у каждой продавщицы. Остроумные бакинские таксисты его даже кличкой наградили: Михайло. В те годы на экраны страны вышел фильм «На дальних берегах» — про легендарного советского партизана Мехти Гусейнзаде, действовавшего в фашистском тылу в Югославии и Италии. Фильм пользовался большой популярностью. Так что кличка «Михайло» ему даже льстила…»
Между тем рейды Алиева по Баку затрагивали в основном интересы шушинского клана, что воспринималось представителями последнего крайне негативно. И хотя Алиев пытался разрядить ситуацию, назначая на места снятых с должностей руководителей не только своих земляков нахичеванцев, но и представителей из других регионов, однако сути дела это не меняло — Алиева продолжали обвинять в протекционизме своего клана. В итоге эти жалобы дошли до Брежнева, который, видимо, посчитал, что новый хозяин Азербайджана явно перегибает палку и может попросту взорвать ситуацию в республике. И он немедленно позвонил Алиеву. При этом не стал сообщать ему, что звонит после жалоб из Азербайджана, а сослался на мнение… западных радиоголосов. И вновь обращусь к рассказу И. Наджафова и Э. Ахундовой:
«Около сорока минут рассказывал Алиев Генеральному обо всем, что пережил и передумал за эти первые после своего избрания дни. О разгуле коррупции, о тотальном воровстве и махинациях в торговом секторе, о социальном недовольстве населения. По-видимому, ему удалось в чем-то убедить Брежнева. К концу беседы голос Генсека стал звучать заметно мягче. И все же последняя фраза «генерального» прозвучала как приказ:
— В общем, смотри у меня, не слишком зарывайся! Уж больно ты горяч, как я погляжу…»
После этого Алиев сделал необходимые выводы из разговора с Генеральным, несколько умерив (но не смирив) свой пыл в деле перетряски кадров высшей номенклатуры.
Что касается смены руководства в Туркмении, то там Центром был использован другой вариант — мягкий. То есть, никаких разоблачений в среде местной элиты не произошло и Балыш Овезов, который занимал пост 1-го секретаря ЦК с июня 1960 года без всякого сопротивления в декабре 1969го уступил руководящее кресло Мухамедназару Гапурову, который до этого в течение шести лет трудился в должности председателя Совета Министров Туркмении.
Скажем прямо, в остальных советских республиках тамошние руководители с тревогой взирали на эти перестановки, особенно на то, что происходило в Азербайджане. Всем было очевидно, что последний служит своего рода полигоном, на котором Центр отрабатывает новую схему по замене высшего республиканского руководства и приведению тамошних элит к нужному Москве состоянию. Следила за этими событиями и узбекская элита — ведь Азербайджан и Туркмения были мусульманскими анклавами и там действовала та же клановая система. Определенные надежды эти перестановки могли вселять в антирашидовскую оппозицию, которая надеялась, что вслед за Ахундовым и Овезовым Москва наконец надумает сместить и Рашидова, который сидел в кресле «первого» ровно столько же, сколько и оба смещенных лидера — 10 лет.
Свои выводы делал и Рашидов, который опасался того же. А то, что ситуация складывается для него тревожная, говорило многое: и активизация оппозиции (взять хотя бы ташкентские события апреля 1969-го), и действия самой Москвы, которая прислала в Узбекистан нового силовика — председателя КГБ Алексея Бесчастнова, который сразу был введен в состав кандидатов в члены Бюро ЦК КП Узбекистана. Это был кадровый чекист с 32-летним стажем работы в органах. До 1951 года он руководил советниками МГБ в социалистических странах, затем был резидентом советской разведки в Польше, Венгрии, на Кубе. Его назначение в Узбекистан могло расцениваться Рашидовым двояко: как дружественный акт (поддержка Центра), так и враждебный (помощь оппозиции). Как показали дальнейшие события, верным оказался первый вариант. Оказалось, что Брежнев не собирался менять Рашидова, поскольку над его собственной головой сгустились тучи, которые потребовали от Генерального мобилизации всех верных ему сил, в число которых входил и Рашидов. Что же случилось в Кремле?
Все началось с того, что в Политбюро у Брежнева появилась группа оппонентов (Михаил Суслов, Александр Шелепин, Кирилл Мазуров), которые вдруг посчитали, что Брежнев проявляет излишнюю самостоятельность и порой игнорирует мнение остальных членов высшего ареопага. Так, на пленуме ЦК КПСС в декабре 1969 года Генеральный выступил с достаточно критическим докладом, не поставив об этом в известность членов Политбюро. В итоге Суслов и K° написали в Политбюро записку, в которой осуждали действия Брежнева и предлагали обсудить этот вопрос на мартовском пленуме ЦК.
Узнав об этом, Брежнев понял, что дело может принять для него плохой оборот — это обсуждение могло стоить ему поста Генсека. В этой ситуации от него требовался неординарный ход, которого противники бы от него не ожидали. И Брежнев (то ли сам, то ли с подачи своих ближайших помощников) такой ход придумал. Он отложил на неопределенный срок пленум и отправился в Белоруссию, где с конца февраля под руководством министра обороны СССР Андрея Гречко проводились военные учения «Двина». Ни один из членов Политбюро не сопровождал генсека в этой поездке, более того, многие из них, видимо, и не подозревали о том, что он туда уехал.
Брежнев приехал в Минск 13 марта и в тот же день встретился на одном из правительственных объектов, принадлежащих Министерству обороны, с Гречко и приближенными к нему генералами. О чем они беседовали в течение нескольких часов дословно неизвестно, но можно предположить, что генсек просил у военных поддержки в своем противостоянии против Суслова и K°. Поскольку Гречко, как и многие другие военачальники, давно недолюбливали «серого кардинала» Суслова, такую поддержку Брежнев быстро получил.
Окрыленный этим, Генсек через несколько дней вернулся в Москву, где его с нетерпением дожидались члены Политбюро, уже прознавшие, где все это время пропадал их генеральный. На первом же, после своего приезда в Москву, заседании Политбюро Брежнев ознакомил соратников с итогами своей поездки в Белоруссию, причем выглядел он при этом столь уверенным и решительным, что все поняли — Суслов проиграл. И действительно: вскоре Суслов, Шелепин и Мазуров «отозвали» свою злополучную записку, и она нигде не обсуждалась.
