Старость грустит, натянув удила: «Снег на бровях у меня, Если, седая, я рухну с седла, Мне не вскочить на коня…»

Давняя песня, извечная быль. Солнце встает иль луна. Если не сед, как дорожная пыль, Всадник, пришпорь скакуна!

Конь караковый за белым вослед Мчится во все времена. Если, как облако пыли, не сед, – Всадник, пришпорь скакуна!

*

Где стоят амфитеатром горы, Пляшут волны под шальной мотив, Словно акушинские танцоры, Белые папахи заломив.

В сумерках опалового цвета, От округлых берегов земли, Снявшись с якорей, Весна и Лето Отошли, как будто корабли.

Отошли, вдали исчезли вскоре, Но во мне еще живет их след. Понимаю я волненье моря, Принимаю я сигналы бед.

Ах, смогу ли снова в час заветный Увидать, тревогу утоля, Как плывут из дали кругосветной Два зеленых, добрых корабля?

Потемнели облачные хоры, В барабаны грозно бьет залив. Словно акушинские танцоры, Пляшут волны, шапки заломив.

В ЗЕЛЕНОМ, ЖЕЛТОМ И БАГРЯНОМ

Озера, как глаза оленьи, В оправе каменных громад. Вот три чинары в отдаленье Над чашей озера стоят.

Они грустны и белокожи, Как три застенчивых жены, Но на купальщиц не похожи, Хоть их тела обнажены.

И, словно шепчут нам с мольбою, Что мы бросать со стороны На них, подвергшихся разбою, Бесстыжих взглядов не должны.

Чинары голые в объятья Хватает ветер, хохоча, Их в клочья порванные платья Вздымая около плеча.

На это север полномочья Ему вручил в седой дали. И желто-огненные клочья На воду мглистую легли.

Но вы, чинары, не грустите, Весна в положенный черед Возьмет дождинок теплых нити, Иглу лучистую возьмет.

Сошьет вам новые наряды, Призвав умение свое, И не потребует награды За вдохновенное шитье.

Отдавший дань сердечным ранам, Уйду я, но в последний час В зеленом, желтом и багряном Над вечностью увижу вас.

ВОСПОМИНАНИЯ

Не держит сердце у меня На отболевшее равнения, Ведь рана нынешнего дня Больней вчерашнего ранения.

И так случается порой: Пред светом нынешнего помысла Тускнеет дум недавних рой С несостоятельностью промысла.

Вдоль гор мы едем, вдоль равнин И забываем днями длинными Черты отхлынувших картин Перед возникшими картинами.

Спешит забвения клинок День прожитой отсечь от времени И бросить в бешеный поток Навстречу мчащегося времени.

Над прежней радостью топор Жизнь вознесла без понимания. И сложен из надежд костер, И горек дым воспоминания.

Восток забрезжил. Я скачу Вновь над потоком в белой кипени, Затем скачу, что я хочу Мой новый день спасти от гибели.

Заря подобна алыче, И я желаю быть замеченным, С убитым барсом на плече В аул родимый въехать вечером.

Пусть память о минувшем дне Останется не в суесловии, А шкурой барса на стене Век целый дышит в изголовии.

*

Тень на снегу темнеет длинно. «Что головою ты поник, Пред красным угольем камина Былое вспомнивший старик?

Молва людская не предвзята, И слышал я вблизи могил, Что был твой друг в беде когда-то, Но друга ты не защитил.

Сегодня, белую, как совесть, Разгладив бороду, старик, Ты роковую вспомни повесть, Паденья собственного миг».

«Я был тогда охвачен страхом, За что на склоне лет, поверь, Пред сыновьями и аллахом Раскаиваюсь я теперь».

«Старик, ты дожил до заката, И ценит исповедь аул. Скажи, а правда, что когда-то В горах ты друга обманул?

С самим собой все чаще ссорясь, Ответь, что чувствовать привык, Когда ты белую, как совесть, Вновь гладишь бороду, старик?»

«Встают минувшего виденья, И чувствую меж сыновей Мучительное угрызенье Я грешной совести моей».

«Нет, ты не все, старик, поведал, Толкуют даже вдалеке, Что ты когда-то друга предал, Поклявшись ложно на клинке.

И, о душе забеспокоясь, Томишься думою какой, Когда ты белую, как совесть, Вновь гладишь бороду рукой?»

«Давно я черной думой маюсь, Годов не поворотишь вспять. И хоть не раз еще покаюсь, Мне страшно будет умирать».

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Вахатута, хотута, Сходит с черного хребта, Венчан месяцем двурогим, Бык из черного гурта.

Спи, сынок, еще ты мал, Преградил тропу обвал, Пробивать ушел дорогу Твой отец за перевал.

Вахатута, хотута, Гуще конского хвоста, Над вершиной белоглавой Тьма полночная густа.

Речку вспенили дожди, Я прижму тебя к груди. Под обвал попасть, сыночек, Бог тебя не приведи!

Вахатута, хотута, Совесть у отца чиста, Но черны и слепы камни, Что швыряет высота.

Спи, сынок, еще ты мал, В день рождения кинжал В колыбель твою положен, Чтобы ты мужчиной стал.

ЛУЧШЕ НАС

Всего желанней нам на свете В преддверье собственной зимы, Чтоб нас вольготней жили дети, Которых породили мы.

Не вполдуши живя, а цельно, Пусть смолоду, как мы подчас, Они влюбляются смертельно, Но мыслят мужественней нас.

Их сон ночной пусть будет слаще Отцов предутреннего сна. Пускай им дышится, как в чаще Где вечно зелена сосна.

Но пусть не только глубже дышат, А ко всему их бог храни, Они возвышеннее пишут, Чем мы писали в наши дни.

Адатом совестливость сделав, Пред правдою не пряча глаз, Пусть держатся ее пределов… Ну, словом, будут лучше нас.

ЖЕНСКАЯ НОША

Сено несешь ты, согнувшись в дугу, Падают под ноги капельки пота. «Мама, позволь, я тебе помогу!» «Это, сынок, не мужская работа».

В летние дни и в осенние дни, В дни, когда ветер взметает порошу, Вижу я женщин аульских Они Тащат на спинах извечную ношу.

«Сам я воды натаскаю с утра Ведра подай и открой мне ворота!» «Что ты, мой брат, – отвечает сестра, – Это совсем не мужская работа».

Млечно повисла тропа в вышине, Знойно дыханье полуденной сини. «Дочку, жена, дай-ка на руки мне!» «Что ты! К лицу ли такое мужчине?»

Там, где в сквозных облаках небосвод Пал невесомо на темные скаты, Муки любовной, житейских забот, Женская ноша, всегда тяжела ты.

*

Стою под облаком высоко И вижу, небом окружен: Лик родника вблизи истока Прозрачен и незамутнен.

Но отбежит родник немного, Венчая каменный откос, И замутит его дорога, Взметая пыль из-под колес.

Вот так из колыбели света Взлетают замыслы, чисты, Но стоит им слукавить где-то, Как потускнеют их черты.

Каким бы ветром ни подуло, Но истина, презрев обман, Легко, как девушка аула, Пусть обойдется без румян.

Пожизненно мое влеченье К тебе в кругу лихих голов, Первоначальное значенье И чувств, и помыслов, и слов.

Хоть правды вкус порою солон, Ее урезывать грешно. Когда бурдюк вином не полон, Скисает намертво оно.

ЕСЛИ В МИРЕ ТЫСЯЧА МУЖЧИН…

Если в мире тысяча мужчин Снарядить к тебе готовы сватов, Знай, что в этой тысяче мужчин Нахожусь и я – Расул Гамзатов.

Если пленены тобой давно Сто мужчин, чья кровь несется с гулом, Разглядеть меж них не мудрено Горца, нареченного Расулом.

Если десять влюблены в тебя Истинных мужей, огня не спрятав, Среди них, ликуя и скорбя, Нахожусь и я – Расул Гамзатов.

Если без ума всего один От тебя, не склонная к посулам, Знай, что это – с облачных вершин Горец, именуемый Расулом.

Если не влюблен в тебя никто И грустней ты сумрачных закатов, Значит, на базальтовом плато Погребен в горах Расул Гамзатов.

О ЛЮБВИ

Опять пленен… Был мальчиком когда-то, Пришла любовь и, розу оброня, Открыла тайну своего адата И сразу взрослым сделала меня.

По гребням лет не в образе богини, А женщиной из плоти и огня, Она ко мне является поныне И превращает в мальчика меня.

Застенчивость, бесстыдство в ней и трепет, Вновь загораюсь я, и оттого Воображенье преклоненно лепит Из женщины подлунной божество.

Любовь была опасностью чревата, Как глупость командира, но не раз Она являла мужество солдата, Что безрассудный выполнил приказ.

Любовь всегда похожа на сраженье, В котором мы, казалось бы, судьбой Уже обречены на пораженье, И вдруг – о, чудо! – выиграли бой!