— Надеюсь, ты не станешь стрелять?
Тот держал винтовку одной рукой, палец — на спусковом крючке. Но обстоятельства изменились. Казак понял это и выругался, отключил телефон. Мне оставалось лишь отпустить скобу — и взорвемся мы оба. В узкой щели от осколков не спастись никому.
— Твои предложения, офицер?
— Сейчас я хочу разойтись с миром. Мы расстреляем тебя немного позже.
— Если я тебя отпущу, кинешь гранату мне вслед, — предположил казак. — По-твоему, я ведь не человек.
— А ты выстрелишь, как только поймешь, что успеешь спрятаться за угол. Нам надо учесть и такой вариант. Так что не спеши — у меня тоже нервы не железные.
Я увидел, что зубы Пальцева выбивают дробь. Он не хотел взрываться вместе со мной. Он боялся — знал, что выучка у офицеров хорошая, и не старый еще ротмистр одолеет его в драке один на один.
— Дай слово чести, что не кинешь гранату — и я тебя отпущу, — предложил казак.
— Только я вот не могу удовлетвориться твоим словом. Ты выстрелишь мне вслед.
Лоб покрыла испарина. Ах, как не хочется умирать… Сколько этот подонок будет играть у меня на нервах? Как, в самом деле, разойтись?
Пальцев тихо сказал:
— Я отойду по траншее на десять шагов. Потом разбегаемся.
— Тогда я возьму свою винтовку. Ты будешь стрелять, я должен защитить себя.
— Идет. Но не поворачивай ее в мою сторону. Неловкое движение — и я стреляю.
— Буду очень осторожен…
Подняв свою АВК, я сделал шаг в сторону Пальцева. Нам еще надо было разминуться. Тот отступил назад.
— Никаких резких движений! — предупредил я.
— Никаких резких движений, — эхом отозвался Пальцев. Телефон в его руке опять зазвонил.
— Расходимся…
Два шага назад, глядя в карие глаза казака, боковым зрением подмечая все вокруг; размышляя, в какую щель втиснуться, чтобы кинуть гранату. Я не давал слова чести, да и не знаю, сдержал ли бы его в этом случае. Пальцев выстрелит при первом удобном случае. Но пока мы в равном положении. Я бросаю — он стреляет. Он стреляет — я бросаю…
Уже пять шагов между нами. Чем больше расстояние, тем выгоднее казаку. Метров за семь-восемь он может уберечься от осколков, вжавшись в землю. Промахнуться из автоматической винтовки на таком расстоянии трудно.
Шесть шагов. Семь. Восемь…
Пора!
Я коротким движением, без замаха швырнул гранату, падая лицом вниз. Пусть ближе к взрыву, но на голове у меня каска.
Пальцев не стал стрелять. С диким криком он выпрыгнул из траншеи. Словно взлетел. Со стороны персов послышалось несколько очередей. Потом — взрыв. Осколки, земля, пыль и гарь. Вроде бы я цел. Только землей присыпало порядочно.
Трясущимися руками я рвал с себя снаряженный магазин, вставлял в винтовку, передергивал затвор. Покажись мне, казак! Только покажись…
Он где-то наверху, если его не подстрелили персы. Или вернулся обратно в траншею…
Враги повсюду! Персы могут нагрянуть в любой момент, недобитый предатель бродит поблизости. Как только я добрался до бокового ответвления траншеи, пополз к домам. Уходить… Предупредить своих… Играть в дуэль с казаком сейчас, когда персы в каких-то двадцати метрах — увольте.
Гортанная речь неподалеку. Очередь над головой. Заметили? Я юркнул за стену сарая. Рядом пылал дом.
Вокруг дымились развалины. В траншеях уже, наверное, хозяйничают враги. Что это? Бегство? Отступление? Я не убил предателя, я оставил позицию. Но я еще могу помочь своим. Если меня не убьют.
На окраину деревни мне удалось выбраться незамеченным. Думаю, прошло минут пять с того момента, как я расстался с Пальцевым, но не удивлюсь, если выяснится, что я блуждал по развалинам час. «Барс» по-прежнему методично расстреливал позиции Сысоева. «Евфрат» дымился. Выстрелы Чекунова повредили его сильнее, чем представлялось сначала. Хорошо… Жаль только, что Чекунова уже нет.
Персы поднялись в атаку — но их встретил плотный пулеметный огонь. Пехотинцы залегли, танк прямой наводкой ударил по пулеметному гнезду — в ответ по нему выстрелили из гранатомета. Опять мимо! Неужели предатель успел сбить прицелы? Можно ли вообще сделать это на РПГ-7? Или у кого-то просто кривые руки и не слишком верный глаз?
Я пополз через степь. Заметят, не заметят? Доберусь ли до своих? Интересно, добрался ли Джальчинов?
Тем временем танк сдал назад. Огонь прекратился. В деревне уже хозяйничали персы — я видел зеленые повязки, мелькавшие среди горящих домов. Ищут меня? Просто так я не сдамся… Интересно, как они не заметят мою яркую форму в этой жухлой траве? Или она уже не яркая, а просто грязная?
— Переговора! Переговора! — разнеслось над степью. Кричали в мегафон. — Мы хватали ваш офицер! Вы сдаваетесь!
Полковник Сысоев, по всей видимости, дал команду прекратить огонь. Над степью повисла почти что тишина — рокот мотора, треск горящих изб не в счет…
К танку подтаскивали кого-то. Чекунов! Живой!
Как я мог поверить предателю! Если бы знать, что товарищ попал в плен. Но я был уверен, что его убили — персы ли, Пальцев… Поэтому сбежал сам. Надо было драться!
Казака привязали к танковой башне рядом с орудием. Живой щит.
— Вы не стрелять! — продолжал надрываться мегафон. — Ваш товарищ оставаться жив!
Как бы не так… Кодекс чести гласит: любой человек, захваченный в заложники, независимо от обстоятельств считается мертвым. Власти и частные лица не должны пытаться спасти его путем уступок террористам — или врагам, как в этом случае. Такое же правило распространяется и на пленных.
— Товсь! — раздался рык полковника. — Прости нас, хорунжий! Поразительно, но я услышал крик Сысоева. Потом сообразил, что ветер дует в мою сторону. Казак, скорее всего, не слышал ничего. Но он знает устав…
Танк двинулся вперед. Прости нас, Господи…
Я поднялся на колено и открыл огонь по вражеским пехотинцам. И тут танк словно подняло на столбе огня. Сработала противотанковая мина, поставленная Старостиным! Спасибо тебе, друг. Тебе уже ничто не поможет, но ты помог нам.
Я продолжал стрелять. И тут меня опрокинуло на землю, вырвало из рук винтовку. Попали. В глазах темнело, по телу расползалась предательская слабость. Встать, попробовать выстрелить еще раз. Нет, невмоготу…
Очнулся от боли. Меня тащили. Над степью грохотали выстрелы.
Кто меня тащит? Куда?
С трудом разлепив глаза, я увидел небо. Мутное, затянутое дымом. Дым был повсюду — высоко в воздухе, над землей. Только плотность его менялась. Надо мной маячило бледное пятно — девичье личико.
— Ты кто? — прохрипел я. Соображалось с трудом.
— Мария. Молчи, капитан, молчи. Береги силы. Сейчас, уже скоро. Еще несколько рывков — и мы упали в траншею. Да что же это?
Откуда тут траншея? Откуда эта Мария? Что со мной? Почему она назвала меня капитаном?
Я думал, что в укрытии девушка успокоится, а то и исчезнет — неоткуда здесь было ей взяться, — но она вновь потащила меня, уже по траншее. Боль структурировалась. Болела грудь и раненая прежде рука. Тяжко…
Свет начал меркнуть. Мы оказались в перекрытой щели. Кажется, ее отрыл Старостин, соединив с отдельно стоящим погребом в одном из подворий.
— Сейчас-сейчас, — шептала девушка. — Переждем. Перестанут стрелять, я вызову подмогу, отнесем тебя к хирургу.
— Долго ждать, — хмыкнул я. — Полтора дня еще.
— Почему полтора дня?
Ответить я не успел. Послышался страшный грохот, землю тряхнуло — и я потерял сознание, в который раз за последние несколько минут.
Очнулся, когда девушка поднесла к моим губам фляжку с водой, овальную, алюминиевую — где только нашла такую? Пить очень хотелось, и я с трудом напился — даже глотать было больно. Вода оказалась странного вкуса, и после того, как я утолил жажду, мне стало очень тоскливо.
В укрытии царил полумрак — свет попадал внутрь через неплотно пригнанные доски двери. И все же я мог разглядеть свою спасительницу. Выцветшая гимнастерка цвета хаки, такая же юбка, черные потертые сапоги. Пахло от девушки какими-то дешевыми, но приятными духами — кажется, ландышем. А еще — гарью и потом. В целом пахло приятно. Запахом живого человека…
