— Но мы-то знаем лишь тех, из-за кого тут оказались. Слушай, па, а как ты думаешь — я не могу навестить эту мать во сне? Ну, как тебя. Она не испугается?

Я покачал головой:

— Не можешь, сын. В том, нашем мире ее больше нет. Как и той, что не родила тебя.

— Я понял, — кивнул он. — Она — в высшем мире, да? Мы тут о нем знаем очень мало. Хотя многие из них попадают сюда, к нам — но они ничего не рассказывают, потому что перестают что-то помнить, они, как и мы, уходят в вашу жизнь, — они называют его местом испытаний, такие ощущения у них остаются от предыдущего опыта, но только ощущения, ничего конкретного. Так что о предстоящем они знают еще меньше нас, кто еще ни разу там не был.

— Ты так уверен, что не был?

Он снова взялся двумя пальцами за подбородок; похоже, это движение было у него изначальным, корневым, мы сказали бы «врожденным» — если бы дали сыну родиться.

— Ну… никакой памяти. — Он покачал головой совсем по-человечески. — Даже в ощущениях. Хотя, может быть, так и нужно? Это ведь не нам решать.

— И не нам, конечно. Все мы — в витках великой спирали. Прежде — сейчас — потом. И снова: прежде…

— А у нас получается: прежде — и опять прежде. Когда мы об этом думаем, то обида — или как это назвать — становится еще сильнее: нам ведь помешали подняться еще на виток. Осадили. Без нашей вины.

— Сын, — сказал я, чтобы как-то разбавить горечь его мыслей, — но ведь это не конец. Ты и сам знаешь, что конца не бывает, есть лишь вечное преображение. И я надеюсь, что в следующий раз, когда тебя пошлют, все получится прекрасно и твое «сейчас» окажется счастливым — хотя бы чтобы возместить тебе то, что случилось в прошлый раз.

— Я понимаю, — ответил сын. — Особенно, если у тебя получится. Знаешь, в следующий раз, когда ты меня навестишь, ты уже сможешь рассказать мне, что тебе удалось сделать для нашего замысла. Ладно? Ты ведь сможешь, если захочешь.

— В жизни возможно все. Как и за ее пределами, — ответил я уклончиво.

— Здорово! — еще раз обрадовался он. И тут же вздохнул: — Па, тебе пора. Мои силы кончаются. Сейчас все вокруг начнет таять, и… тебе не надо этого видеть. Вот машина — они тебя отвезут, как всегда. Я тебя люблю, па. И всегда буду…

— И я тебя всегда буду любить, сын.

— Скажи: «Онтик»!

— Всегда, Онтик!

— Жди — я позову тебя скоро!

Но он больше не позвал меня. И ни разу не пришел ко мне во сне. Хотя прошло уже почти три года после этого свидания.

Причина, думал я, может быть лишь одной: его призвали — и где-то, у кого-то он уже родился. Я всей душой верил, что родился: слишком уж неоправданной жестокостью было бы — еще раз отлучать его от жизни.

Тем более, что и выходя из дому, и в особенности прогуливаясь в парке, я видел много их — в колясках, на руках, на собственных, еще очень неуверенных ножках. Я не знал статистики, но это внушало надежды.

Я внимательно глядел на них, а иные из них порой разглядывали меня с определенным интересом. Как и все остальное, возникавшее в их жизни: игрушки, собак, деревья, цветы. На мне их взгляды не задерживались. И правильно: зрелище не самое интересное.

И лишь один — на мой взгляд, двухлетка, — проходя за ручку с мамой мимо меня, уже отдаляясь, оглянулся и посмотрел еще раз.

И двумя пальчиками, большим и указательным, ухватился за свой маленький подбородок. Словно задумавшись. Даже приостановился.

Но мать — статная, хорошо упакованная молодица — крепко держала его за другую ручонку, и они пошли по аллее дальше, своей дорогой.

Веки Амана дрогнули, когда голосистема офиса спроецировала ему на радужку новую иконку: череп со скрещенными костями. М-да. Сморгнув, чтобы картинка исчезла, он нахмурился на дверь офиса. Федералы. — Держи ухо востро, — сказал он новенькому, развалившемуся на стуле возле голостола. — Что-то стряслось? Парнишка подался вперед. Но дверь уже открывалась, раздвигалась с мягким шепотком, говорившим, что вы пришли в наилучшее заведение и деньги потратите с умом. Впечатление подкрепляла сама обстановка офиса: дорогой шерстяной ковер, мебель из натурального дерева. Вы обратились не к задрипанным виртуальным ищейкам, нет, тут сидят настоящие профессионалы.

Но гостю было не до впечатлений. Сняв черные очки, он убрал их в карман безупречного делового костюма и серыми глазами-льдинками вперился в лицо Амана. Если увиденное ему не понравилось, выучка не позволила этого выказать.

— Мистер Бутрос.

«Пиджак» не подал руки, а сразу сел по ту сторону стола, бросив многозначительный взгляд на новенького… Джайми. Аман наконец-то вспомнил, как его зовут. Опять Рауль навязал ему свою очередную пассию, мол, присматривай и, может, даже натаскивай.

— Мой ассистент, — твердо пояснил Аман.

Мальчишка останется и точка. Аман намеренно давал понять, кто тут «альфа», выжидая, пока «пиджак» оценит ситуацию и свои варианты. Аман чуть склонил голову на едва заметный кивок «пиджака». Этот раунд за ним. Выигрывать надо, где только сумеешь.

— Чем могу быть полезен?

Из внутреннего кармана «пиджак» достал маленький кожаный футляр, из него — тоненькую флэшку. Аман молча протянул ему кабель порта. Клиенты редко хранят свои файлы в сети. Во всяком случае, те, кому по карману расценки «Поисковой машины Inc.». Флэшка с щелчком встала на место, и рабочий стол Амана включился. В голографиче-ском поле возникли, медленно вращаясь, мужские голова и плечи. Кожа темная, но не черная, возраст — около двадцати, смешанные евро-африканские и латиноамериканские гены. Приблизительно тот же фенотип, что и у новенького (Джайми, напомнил себе Аман): обретшая плоть история войн, грабежей и насилия. На голом черепе беглеца поблескивал имплантированным световолокном слоган. Пробежав его глазами, Аман вздохнул, вспоминая ссору с Эйви из-за слоганов и пиктограмм. Валяй, вытатуируй свою неполиткорректность на теле, сынок, пусть копы за версту видят. На тот случай, если сами не догадаются. Дурацкая идея, Эйви. Это была не последняя ссора, но близко к тому. По нижнему краю голополя поплыли иконки файлов с данными. Предпочтения в еде, одежде, сексе, услугах. Аман кивнул: федералы знают, что ему нужно, и всю возможную информацию уже собрали.

— Срочность? — спросил он.

— Высший приоритет. — «Пиджак» не спускал глаз с расчерченного светом профиля беглеца.

Аман кивнул, чувствуя, как напрягся Джайми. Тут даже оглядываться не требовалось: от мальчишки прямо-таки исходили волны тревоги. Аман тронул одну, другую иконку, открывая различные файлы, надеясь, что Джайми удержится и смолчит. Хмурясь (ведь нельзя, чтобы клиент решил, будто работенка плевая), он заглянул в предварительный анализ покупок беглеца. Ну да, тратит он сообразно своим взглядам. С этим парнем проблем не возникнет. Он обожает привлекать внимание.

— Четыре дня. — Начинай с верхней планки и торгуйся. — Плюс-минус десять процентов.

— Двадцать четыре часа. — Губы гостя едва шевельнулись.

Любопытно. Откуда такая спешность? Аман тряхнул головой. Никаких извращений в сексе, никаких наркотиков, значит, придется опираться на еду и одежду. Так, посмотрим, что о нем знают госпрограммы…

— Три с половиной, — наконец сказал он. — Плюс невозмещение ущерба в случае неудачи.

Сошлись на сорока восьми часах без невозмещения.

— Десять процентов премии, если успеете раньше срока.

Визитер встал. С мгновение он сверлил взглядом Джайми: фотографирует и заносит изображение в биоимплантант? Если лет через сто он столкнется с Джайми на улице, то обязательно его вспомнит. И хорошо, коли Джайми к тому времени ничего серьезного не натворит.

— Этот тип им чертовски нужен. — Джайми подождал, когда над дверью зажжется зеленая лампочка, свидетельствующая, что гость не отставил «жучков». — У беглеца пиктограмма геян.

Само собой. Все их пиктограммы и слоганы Аман знал наизусть.