Возмущённые жители не пали духом. В мечетях происходили тайные собрания и разрабатывались планы, а в июле 1111 года, когда Шамс аль-Калифа выезжал на коне из своей резиденции, на него напала группа заговорщиков и изрешетила кинжалами. Это послужило сигналом для восстания. Вооружённые горожане, к которым присоединились берберские гвардейцы наместника, бросились на штурм цитадели. За франками гонялись в башнях и на стенах. Ни одному из трёхсот людей Бодуэна не удалось спастись. Город ещё на сорок с лишним лет избежал франкского господства. Чтобы отомстить за позор, причинённый ему жителями Аскалона, Бодуэн набросился на Тир, древний финикийский город, откуда некогда отплыл в Средиземное море с целью распространения алфавита князь Кадмос, родной брат Европы, давшей своё имя континенту франков. Величественные стены Тира ещё напоминали о его славной истории. Город с трёх сторон окружён морем, и только узкая горная дорога, построенная Александром Великим, связывает его с сушей. Считавшийся неприступным, Тир в 1111 году дал приют большому числу беженцев из недавно оккупированных земель. Их роль при обороне оказалась главной, как сообщает Ибн аль-Каланиси, рассказ которого очевидно основан на сведениях их первых рук.
Франки построили передвижную башню, на которой они подвесили таран устрашающей мощности. Стены дрожали, камни рассыпались вдребезги, и осаждённые были близки к катастрофе. И тогда один моряк из Триполи, разбиравшийся в металлургии и военном деле, взялся сделать железные крючья, которыми можно было зацепить таран спереди и с боков с помощью верёвок, которые держали защитники. Эти верёвки тянули с такой силой, что башня начинала качаться. После нескольких попыток франки были вынуждены сломать свой собственный таран, чтобы башня не рухнула.
Осаждающие после этого придвинули передвижную башню вплотную к стене и стали бить по ней новым тараном в шестьдесят локтей длины, лобовая часть которого представляла собой отливку весом более 20 пудов. Но триполитанский моряк не опустил руки.
С помощью нескольких умело установленных балок, — продолжает хронист Дамаска, — он сделал возможным поднятие кувшинов, наполненных грязью и нечистотами, которые выливались на франков. Задыхаясь от запаха лившихся на них фекалий, франки более не моги управлять своим тараном. Моряк же тогда использовал сосуды и корзины, которые наполняли маслом, битумом, дровами, смолой и тростниковой корой. Корзины поджигали и раскачивали около франкской башни. Верх башни начал гореть и, пока франки суетились, стараясь погасить огонь уксусом и водой, триполитанец старался бросить другие сосуды с кипящим маслом, чтобы усилить горение. Огонь охватил всю верхнюю часть башни, мало-помалу распространился по всем этажам и проник вовнутрь.
Будучи не в состоянии справиться с пожаром, нападающие оставили башню и убежали. Защитники воспользовались этим, совершили вылазку и захватили большое количество брошенного оружия.
Видя это, — радостно заключает Ибн аль-Каланиси, — франки утратили мужество и отступили, предав огню строения, которые они поставили в своём лагере.
Это было 10 апреля 1112 года. После ста тридцати трёх дней осады, население Тира сумело нанести франкам полное поражение[21]. После бунтов в Багдаде, восстания в Аскалоне и обороны Тира, стал дуть ветер перемен. Появилось большое число арабов, объединённых общей ненавистью к захватчикам и к большинству мусульманских руководителей, виновных в бездействии и даже измене. Это настроение быстро перешло рамки простого раздражения, особенно в Алеппо. Под руководством кади Ибн аль-Кашаба, горожане решили взять свою судьбу в собственные руки. Они выбрали себе вожаков и поручили им решать, что делать дальше.
Конечно, впереди было ещё немало поражений, немало разочарований. Экспансия франков не закончилась, их спесь не знала границ. Но с этого времени можно было видеть, начиная с улиц Алеппо, медленное рождение могучей волны, которая мало-помалу залила арабский Восток и принесла наконец к власти людей справедливых, смелых, преданных и способных отвоёвывать потерянные территории.
Но прежде, чем прийти к этому, Алеппо пережил самый запутанный период своей долгой истории. В конце ноября 1113 года Ибн аль-Кашаб узнал, что Рыдван в его дворце в Цитадели тяжело болен: он собрал своих друзей и попросил их быть готовыми к бою! 10 декабря князь умер. Как только это стало известно, группы вооружённых ополченцев разошлись по кварталам города, овладели главными зданиями и схватили множество сторонников Рыдвана, прежде всего членов секты ассасинов, которых немедленно казнили за сговор с врагами-франками.
Кади не собирался захватывать власть, но он хотел воздействовать на нового князя Алп Арслана, сына Рыдвана, чтобы тот начал вести политику, отличную от политики отца. В первые дни этот молодой человек шестнадцати лет, заикавшийся так сильно, что его прозвали «немым», соответствовал, как казалось, решительному настроению Ибн аль-Кашаба. Он приказал арестовать всех соратников Рыдвана и велел немедленно отрубить им головы, причём с нескрываемой радостью. Кади встревожился. Он рекомендовал юному монарху не топить город в крови и наказать только предателей в назидание остальным. Но Альп Арслан не хотел ничего слышать. Он казнил двух своих собственных братьев, многих военных, часть слуг, но в основном тех, чьи головы не внушали ему доверия. Мало-помалу горожане открыли ужасную истину: князь был безумен! Наилучший исторический источник, помогающий нам понять этот период — хроника писателя и дипломата из Алеппо Камаледдина, написанная век спустя после этих событий и основанная на свидетельствах, оставленных современниками[22].
Однажды, — рассказывает он, — Альп Арслан собрал часть эмиров и знатных людей и привёл их в некое подземелье, вырытое под Цитаделью. Когда они вошли, он спросил их: «Что вы скажете, если я велю отрубить вам головы прямо здесь?» — Мы рабы, подвластные приказам Вашего Величества, — ответили несчастные, делая вид, что сочли угрозу хорошей шуткой. И только благодаря этому избежали смерти.
Вокруг юного безумца скоро образовался вакуум. Единственным человеком, который ещё осмеливался приближаться к нему, был его евнух Лулу, «Сокровище». Но и он начал бояться за свою жизнь. В сентябре 1114 года он воспользовался сном своего господина, чтобы убить его и возвести на трон другого сына Рыдвана, которому было шесть лет.
Алеппо с каждым днём всё глубже погружался в анархию. В то время как в Цитадели выясняли отношения неуправляемые группы рабов и солдат, вооружённые жители города патрулировали улицы, чтобы защититься от грабителей. Первое время франки Антиохии не пробовали воспользоваться хаосом, парализовавшим Алеппо. Танкред умер за год до Рыдвана, а его преемник, сир Роже, которого Камаледдин в своей хронике называет Сирджалом, ещё не был достаточно уверен, что следует начинать крупномасштабные действия. Но эта отсрочка была недолгой. С 1116 года Роже Антиохийский, обеспечив контроль над всеми дорогами, ведущими в Алеппо, занимает одну за другой основные крепости вокруг города и за отсутствием сопротивления переходит к взиманию пошлины с каждого пилигрима, направлявшегося в Мекку.
В апреле 1117 года евнух Лулу был убит. Согласно Камаледдину, «заговор против него устроили солдаты его свиты. Когда он шёл на восток города, они вдруг натянули свои луки с криками: «Заяц! Заяц!», чтобы он подумал, будто они хотят погнаться за этим животным. В действительности же они осыпали стрелами самого Лулу». После его исчезновения к власти пришёл ещё один раб, который, будучи не в состоянии утвердить себя, попросил помощи у Роже. Хаос стал неописуемым. Пока франки готовились к осаде города, военные продолжали бороться за контроль над Цитаделью. Тогда Ибн аль-Кашаб решил действовать без промедления. Он собрал главных людей города и предложил им план с далекоидущими последствиями. Как фронтовой город, объяснил он им, Алеппо должен стать передовым отрядом в джихаде против франков и как таковой должен пригласить для правления сильного эмира, может быть самого султана, чтобы уже никогда не допустить к власти местного царька, который будет ставить свои личные интересы выше интересов ислама. Предложение кади было одобрено, хотя и не без колебаний, ибо свои личные интересы жители Алеппо никогда не забывали. Потом перешли к рассмотрению главных кандидатур. Султан? Он не хочет больше слышать о Сирии. Тогтекин? Это единственный сирийский князь, обладающий реальной силой, но в Алеппо никогда не примут в качестве господина человека из Дамаска. И тут Ибн аль-Кашаб назвал имя турецкого эмира Ильгази, правителя Мардина в Месопотамии. Его поведение не всегда было примерным. Двумя годами раньше он поддержал исламо-франкский союз против султана и был известен своей склонностью к пьянству. «Когда он пил вина, — говорит нам Ибн аль-Каланиси, — Ильгази пребывал в состоянии отупения несколько дней, будучи не в состоянии прийти в себя, чтобы отдать приказ или распоряжение». Но найти малопьющего военачальника в то время было нелегко. И к тому же, уверял Ибн аль-Кашаб, Ильгази — храбрый воин, его семья давно правила в Иерусалиме и его брат Сокман одержал победу над франками при Гарране. Большинство согласилось с этим мнением, Ильгази был приглашён, и кади лично открыл перед ним ворота Алеппо летом 1118 года. Первым делом эмир женился на дочери князя Рыдвана, что символизировало союз между городом и его новым сеньором и в тоже время укрепляло легитимность последнего. Ильгази стал собирать свои отряды.
