Ренни хочется поскорее забыть всю эту историю. Это не то приключение, которое приятно вспоминать.

— Я вас понимаю, — сочувственно кивает он. Они встают, обмениваются рукопожатием.

Когда охранники притомились, они швырнули бесчувственное тело Лоры в камеру. Ренни пятится в сухой угол. Оно с глухим стуком падает на пол и лежит там как мешок с тряпьем. Ренни, забившись в угол, с ужасом смотрит на это. Лицо уткнуто в пол, руки-ноги неуклюже раскинуты в стороны, волосы всклокочены, юбка задрана, трусики разодраны и выпачканы, на ногах уже проступают синяки, на бедрах багровые кровоподтеки.

Может быть, они появились раньше, может, были всегда. Пахнет дерьмом и юбка вся вымазана испражнениями.

Мортон через решетку выплескивает что-то на Лору из красного ведра.

— Она испачкалась, — говорит он, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Так может почище будет.

Оба со смехом удаляются. Ренни опасается, что в ведре была не вода.

Лора без движения лежит на полу. А вдруг она умерла? Они еще не скоро вернутся, может только к утру. И ей тогда придется провести ночь рядом с трупом. Здесь наверняка должен быть доктор. Она осторожно обходит вокруг Лоры, лежащей в грязной луже на полу, кровь перемешалась с водой, слава Богу, что это была только вода. Она выглядывает в коридор, вертит головой. Там никого, все будто вымерли. Под потолком тянутся провода, с них через равное расстояние свисают лампочки. Одна перегорела. Нужно кому-то обо всем рассказать.

На кухне Ренни делает себе сэндвич с арахисовым маслом. Где-то бубнит радио, хотя, возможно, неясное бормотание исходит от серо-голубого мутного экрана в гостиной, перед которым часами просиживает ее бабушка. Ренни режет сэндвичи на четыре части, кладет на тарелку, наливает стакан молока. Она любит иногда устраивать себе маленькие домашние церемонии.

В дверях появляется бабушка в черном платье с белыми цветами.

— Я не могу найти свои руки, — бабушка беспомощно протягивает к Ренни руки с болтающимися как плети кистями.

Все что угодно, только не прикосновение этих ищущих, как у слепца рук, наощупь шарящих что-то вокруг себя. Ренни отшатывается от бабки как от прокаженной, пряча за спину руки, Ренни отступает в угол кухни и крадется по стенке, в надежде незаметно проскользнуть через дверь и шмыгнуть в сад.

— Куда все подевались? — вопрошает бабушка. Она начинает плакать по-детски скривив губы, скупые слезы катятся по морщинистому лицу.

В кухню входит мать с полной сумкой продуктов. На ней будничное платье цвета морской волны.

— Что тут у вас происходит?

— Мои руки, я не могу найти свои руки, — причитает бабушка.

Во взгляде, которым мать обводит Ренни и бабушку, сквозит покорность судьбе, смешанная с отвращением. Взгляд поочередно скользит по ним, по кухне, по сэндвичу, набитой сумке. Мать аккуратно ставит сумку на стол.

— Неужели ты до сих пор не знаешь, как ее успокоить, — говорит она, не глядя на Ренни. — Вот они, твои руки, там, куда ты их сама положила, — приговаривает мать, крепко сжимая в своих ладонях слегка подрагивающие руки бабушки.

Сквозь крохотное окошко камеры падает солнечный луч, расчерчивая пол на квадраты. Рука Лоры с грязными заскорузлыми пальцами, обкусанными ногтями кажется светящейся, почти прозрачной, попадая в полосу света. Тело лежит в мутной вязкой жиже, теряясь в полумраке, создается жуткое впечатление, что рука сама по себе тянется к свету. Ренни дотрагивается до этой безжизненной руки. Секунду поколебавшись, она опускается на мокрый пол на колени. Берет в свои ладони ледяную руку, надеясь по биению пульса определить теплится ли жизнь в безвольно распростертом перед ней теле. Неужели все? Ренни с усилием переворачивает Лору на бок. Действует она осторожно, словно имеет дело не с бесчувственным телом, а с чрезвычайно хрупким предметом. Подтаскивает Лору в сухой угол. Садится рядом, устроив ее голову у себя на коленях. Она убирает с лица слипшиеся волосы, это уже не лицо, а сплошной кровоподтек, кровь сочится из ссадин и царапин, рот, полностью потеряв свои очертания, похож на перезрелый фрукт после того, как его переехала машина. К горлу Ренни подкатывает тошнота, это не Лора, это незнакомый человек, не имеющий ничего общего с ее сокамерницей. Ренни ничего не может с собой поделать, она бессильна изменить что-либо, это лицо безымянной незнакомки, имя «Лора» не принадлежит этому кровавому месиву.

Ренни даже нечем обтереть Лоре лицо, любая тряпка кишит микробами, да и руки не чище. Животные всегда зализывают раны, человек, порезав палец, сует его в рот; бабушка всегда объясняла маленькой Ренни, что в слюне содержатся стерильные вещества и если под рукой нет воды, то лучше всего воспользоваться языком. Но это выше сил Ренни. Она уговаривает себя, что Лора нуждается в ее помощи, что это единственный выход, что это не безымянное, безликое кровавое месиво, а Лора, но ей так и не удается пересилить себя.

Ренни держит в ладонях левую руку Лоры, она совсем как неживая, ни одна жилочка не бьется под пальцами, но Ренни изо всех сил крепко стискивает ее, она представляет, что в воздухе есть невидимая дыра и Лора находится по ту сторону, а ее, Ренни, задача, перетянуть Лору на эту сторону, Ренни скрежещет зубами, в ушах гулко отдается этот скрежет, вырывается стон, это ее собственный стон, ей предстоит справиться с труднейшей задачей, когда-либо встававшей перед ней.

Она продолжает держать Лору за руку, неживую, стараясь передать ей свою энергию. У нее обязательно должно получиться, надо только как следует постараться, и тогда все получится, и Лора вернется к жизни.

— Лора, — тихонько зовет Ренни. Имя срывается с губ и вселяется в тело, что-то дрогнуло, какое-то почти неуловимое движение, или ей только показалось?

— О, Боже, — выдыхает Лора.

Неужели? Ренни не решается приложить ухо к груди. Вдруг она не услышит биения сердца.

Потом Боинг-707 поднимется в воздух. Ренни сидит в полупустом салоне, в это время года все стремятся на юг, в тепло. А Ренни летит в холодную зиму. В семь вечера она будет в аэропорту, конечный пункт, маршрут завершен, пора выходить. Но с окончанием полета не заканчивается жизнь. Можно пересесть на другой самолет и отправиться куда-нибудь в поисках новых приключений.

В ее городе все будет засыпано снегом, она поймает такси, за окном промелькнут застывшие голые стволы деревьев, бетонные дома, похожие на коробки из-под обуви. Ренни заплатит по счетчику, поднимется по лестнице, откроет входную дверь и шагнет в неизвестность. Она не знает, что ждет ее за этой дверью. Слово «неизвестность» может означать все, что угодно…

Она пьет имбирное пиво и листает журнал с жизнерадостным названием «Leisure»[10] — такие всегда предлагают в полете, чтобы пассажиры могли скоротать время. В самом верху обложки нарисовано апельсиново-рыжее смеющееся, подмигивающее солнце. Страницы пестрят фотографиями пляжей, неправдоподобно синего моря, бодрые отдыхающие демонстрируют всевозможные оттенки загара: черные, белые, коричневатые, шоколадные, бронзовые, кто-то разносит напитки, кто-то дожидается своей очереди, кто-то уже все получил и теперь наслаждается, как эта блондинка в саронге…

Вкус пива за время ее отсутствия не изменился, в кубиках льда как им и полагается, застыли пузырьки воздуха. Ренни машинально отмечает эти мелочи. Ничего не изменилось, только изменился ее собственный взгляд на мир. Все осталось по-прежнему. Все стало по-другому. Она чувствует себя как путешественник, побывавший в будущем и вернувшийся обратно, ей никогда не стать прежней Ренни. Она изменилась, ей кажется, что исказилось все вокруг. Окружавший ее мир остался в другом времени.

Рядом с ней еще один пассажир. Он пересаживается на свободное место поближе к Ренни, говорит, что хочет напоследок взглянуть в окно, бросить, как говорится, прощальный взгляд. Не возражает ли она? Нет, не возражает. У него достаточно заурядная внешность, костюм, каких множество продается повсюду, он пьет виски с содовой, наверняка занимается коммерцией и прибыл сюда по делам.