А однажды после школы Энжи нашла здесь совсем маленького котенка, который неуверенно бродил по заваленной книгами кровати Марвина. Удивленная Энжи подхватила его и поднесла к лицу, чувствуя, как он мурлычет под ее пальцами. Котенок был пепельно-серым, почти как Миледи — правду сказать, Энжи больше не видела кошек именно такого окраса. Ласково почесывая зверьку брюшко, Энжи спросила:

— И кто же ты у нас такой, а? Кто бы это мог быть?

Марвин, кормивший своего морского ангела, не поднимая глаз, ответил:

— Миледи.

Энжи уронила котенка на кровать.

— То есть Миледи, когда была маленькой. Я слетал за ней.

Повернувшись, он расплылся в той невыносимо довольной пиратской ухмылке, которую Энжи терпеть не могла, и явно наслаждался произведенным впечатлением. Ей понадобилась минута, чтобы подобрать слова, и еще больше времени, чтобы их выговорить:

— Ты слетал за ней?…

— Ну да, в прошлое. Проще простого, — отозвался Марвин. — Вот вперед — трудно. Сомневаюсь, что я взаправду могу попасть в будущее. Вероятно, доктор Ди сумел бы.

Взяв котенка, он снова подал его сестре. Это действительно была Миледи — вплоть до искривленного левого ушка и забавно коротенького хвостика с черным пятнышком на конце.

— Ей все время было больно, — продолжал Марвин. — Она была совсем старенькой. И я подумал, а что если бы… ну, понимаешь… она могла начать сначала, когда у нее еще не было артрита…

Он не закончил.

— И где тогда Миледи? — с запинкой спросила Энжи. — Другая? Я хочу сказать, если ты принес эту… как они могут существовать одновременно.

— Не могут, — пожал плечами Марвин. — Старая Миледи исчезла.

У Энжи сжалось горло. Глаза у нее вдруг чем-то забились, и нос тоже, пришлось высморкаться, прежде чем заговорить. Глядя на котенка, она знала, что это Миледи, даже заставила себя подумать, как хорошо будет, когда она снова станет прыгать по дому, а не нелепо ковылять и мяукать от боли. Но она знала и любила старую кошку, не помнила ее котенком, поэтому, когда новая Миледи попыталась забраться к ней на колени, Энжи ее отпихнула.

— Ладно, — сказала она брату. — Как ты попал… назад, в прошлое или куда там еще?

Пожав плечами, Марвин снова занялся рыбкой.

— Пустяки. Нужно только сосредоточиться.

Энжи запустила ему в шею пластмассовым мячиком, и он раздраженно обернулся.

— Отстань наконец! О'кей, есть одно заклинание, если тебе хочется знать. И его надо повторять снова, и снова, и снова, пока совсем тошно не станет, а еще есть кое-какие травы. Их нужно зажечь и подвесить, закрыть глаза, вдохнуть дым и произнести слова…

— Так и знала, что это из твоей комнаты в последнее время чем-то воняет. Я думала, ты опять тайком таскаешь карри в кровать.

— А потом открываешь глаза, и пожалуйста, — закончил Марвин. — Я же сказал, проще простого.

— И где ты оказываешься? Откуда ты знаешь, куда попадешь? Когда вернешься? Трижды щелкаешь каблуками и говоришь: «Дом, дом, милый дом»?

— Нет, дурочка, я просто знаю.

Большего Энжи от него не добилась, и не потому, что он не желал говорить, а просто не мог объяснить. Ведьма или нет, он все-таки был маленьким мальчиком, который, в сущности, понятия не имел, что творит. Он поступал наобум, действовал наугад.

От споров с Марвином у Энжи всегда болела голова, и в сравнении с ними домашняя работа по истории (подъем купечества в Англии) начинала казаться привлекательной. Она ушла к себе и прочла целых две главы, когда в ее комнату, спотыкаясь и мяукая, забралась маленькая Миледи. Энжи позволила ей спать у себя на столе.

— Ну и плевать, — сказала она киске. — Ты-то в чем виновата?

Когда тем вечером мистер и миссис Люк вернулись домой, Энжи сказала, что пока они были на работе, Миледи мирно умерла от болезни и старости и уже похоронена в саду (Марвин хотел превратить все в кошмарный несчастный случай на дороге со зловещим черным джипом и заляпанными номерами, которые начинались на «Г», но Энжи эту идею забраковала). Вкладом Марвина в ее объяснения стал рассказ о том, как он увидел нового котенка в витрине зоомагазина, и «она была так похожа на Миледи, что я все карманные деньги на нее истратил, и я сам буду за ней убирать, честное слово!». Мама, никогда не любившая кошек, историю проглотила, однако в отце девочка не была так уж уверена.

Дальнейших свидетельств того, что Марвин играет со временем, как будто не последовало. И вопреки ожиданиям он не стремился превратиться в лучшего футболиста второго класса, лишь чуть подправил свои оценки, чтобы в одиннадцать лет попасть в колледж, и по мелочам давал кое-кому сдачи (поскольку Марвин ничего не забывал, список обидчиков брал начало в те времена, когда он едва-едва вышел из пеленок). Энжи почти всегда могла определить, когда Марвин с помощью магии стелет кровать или заставляет домашние цветы расти быстрее, но дальше этого он как будто не двигался, и это устраивало сестру. Энжи о магии не заговаривала.

Однажды она застукала Марвина, когда тот ползал по потолку как Человек-Паук: она наорала на брата, Марвин упал на кровать, и его стошнило. И, разумеется, был еще случай (два, если уж точно), когда в отсутствие миссис Люк Марвин выстроил всю обувь в ее шкафу по струнке и заставил притоптывать и выделывать всякие па танцорок из шоу «Рокеттс». Энжи смеялась, когда смотрела, но велела брату перестать, потому что это мамины туфли. Что если и одежда к ним присоединится? О таком даже думать не хотелось.

У Энжи и так забот был полон рот: домашние задания, репетиции маршевого оркестра, мальчики, не говоря уже о бесчисленных часах у стоматолога, который исправлял едва заметный неправильный прикус. Мелисса настаивала, что благодаря ему подруга выглядит сексуальнее, но этот аргумент как-то странно подействовал на маму Энжи.

Как бы то ни было, Марвин лишь забавлялся с новой игрушкой, вроде сложной железной дороги или новенького конструктора. Ей даже казалось, что со временем магия ему наскучила. У Марвина был низкий порог скуки.

Из-за хронической нехватки музыкантов Энжи играла не только в маршевом, но и в большом школьном оркестре, однако первый она любила больше. Играешь на улице, выступаешь на парадах и футбольных матчах, вокруг веселый шум, и вообще это интереснее, чем стоять в темном примолкшем зале и развлекать тех, кого даже не видишь. «Потому что, — как доверительно сообщила она маме, — в маршевом оркестре никто не замечает, как ты играешь. От тебя требуется лишь не сбиться с шага».

Ясным весенним полднем, когда маршевый оркестр в полном составе репетировал марш «Вашингтон Пост», кларнет Энжи вдруг сошел с ума. Из скромной дудки он внезапно превратился в динамитную шашку, зашелся хулиганскими импровизациями, принялся выделывать возмутительные коленца в беззащитной мелодии, — о таком Энжи и помыслить не могла, даже если бы ее способности были под стать вдохновению. Остальные ребята как один обернулись и вытаращились на нее, а ей хотелось завыть: «Эй, это не я, это мой глупый братишка, вы же знаете, я так играть не умею!» Но музыка все бурлила — чрезмерная, нелепая и неостановимая, — в отличие от марша, который наконец споткнулся и нестройно замер. Энжи в жизни так не конфузилась.

Через толпу музыкантов неуклюже протолкался капельмейстер мистер Бишоу, чтобы прочувствованно сказать:

— Энжи, ты фантастически играешь… ошеломительно! Я понятия не имел, что у тебя столько порыва, столько свободы, столько изобретательности! — Он похлопал ее по плечу, даже быстро и осторожно обнял и, почти тут же отступив на шаг, сказал: — Никогда больше так не делай!

— Будто я этого хотела… — пробормотала Энжи.

Но мистер Бишоу уже выстроил оркестр для «Семпер Фиделис» и «Высшего общества», через которые Энжи, как всегда, продралась с грехом пополам, на два такта отставая от остальных духовых. Она уже безутешно брела прочь с поля, когда к ней подбежал Джейк Петракис (темно-золотые волосы еще влажно блестели после тренировки в бассейне) и сказал: «Слушай, Энжи, классно играешь», — после чего хлопнул девчонку по плечу, словно закадычного приятеля, и снова унесся к своим товарищам из команды по эстафете. А Энжи вернулась домой поджидать Марвина под дверью его комнаты.