Е.А. Прудникова
Что не снилось Столыпину
В материале «Вожди голода» Сергей Тихонов убедительно показал, что, исходя из экономических показателей, голода 1933 года не должно было быть. Тем не менее голод был — и это есть объективная реальность, подтверждающаяся множеством документов. Реальность странная и загадочная.
Другая не менее загадочная объективная реальность — то, что это был последний голод в русской истории (не считая 1946 года — но, согласитесь, там имелись особые причины).
Россия голодала всегда. Голодала при киевских князьях, при московских царях, при императорах. Голодала раз в три–четыре года сильно, раз в 10–15 лет очень сильно, и время от времени катастрофически. А сотни тысяч крестьянских детей пухли от голода каждую весну независимо от урожая. Так было всегда.
Более того, в отличие от западных стран, где с развитием технологий земледелия и путей сообщения голодовки становились более редкими и слабыми, Россия, начиная с XIX века, голодала все чаще и сильнее. Вот как обстояло дело на 1913 год, согласно словарю Брокгауза и Ефрона:
«В течение ХХ в. Самарская губерния голодала восемь раз, Саратовская — девять. За последние 30 лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозерных и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго–восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в ХХ в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)».
После революции лучше не стало: кроме катастрофы 1921–1922 гг. голод практически каждый год поражал какие‑либо районы страны. А бедняки голодали каждый год вне зависимости от урожая. Над Россией словно тяготел некий злой рок, не позволявший ей выбраться из голодного существования.
И злой рок действительно тяготел. Имя ему: российский аграрный сектор.
Арифметика нищеты
Как вы думаете, сколько было бедняков в деревнях и селах Российской империи? Я спрашивала об этом многих, и лишь один человек дал правильный ответ. Называли двадцать процентов, тридцать, сорок… Ничего подобного!
Бедным в Российской империи считалось хозяйство, имевшее не более 5 десятин земли (1 десятина — 1,1 га), не более одной лошади и одной коровы. Давайте теперь немножко посчитаем. Возьмем средний надел: для удобства подсчета — 4,5 десятины. Предположим, что крестьянин ничего больше не сажает и не сеет, кроме хлеба (что на самом деле, конечно же, не так). Средняя урожайность по стране в хороший год — около 50 пудов с десятины. Поскольку в большинстве хозяйств применялось трехполье, треть земли находится под паром. Итого суммарный урожай — 150 пудов. Из них 36 пудов нужно оставить на семена (12 пудов на десятину). Остается 114 пудов.
В среднем на каждое крестьянское хозяйство приходилось по пять едоков. Согласно «голодным» нормам (по ним в Гражданскую войну высчитывали пайки для крестьянских хозяйств), на одного человека в год должно приходиться 12 пудов хлеба. На пять человек это будет 60 пудов. От урожая остается 54 пуда. Далее, 18 пудов приходится на лошадь, 9 — на корову. Остается 27 пудов. С них надо заплатить налоги, как‑то прокормить мелкий скот и хоть сколько‑нибудь птицы. О каких‑либо страховых запасах речи уже нет.
Это — верхний предел благосостояния бедняцких хозяйств. В реальности у многих из них и наделы были меньше, и урожайность ниже. Накануне войны урожайность в культурных хозяйствах, применявших последние достижения агрономической науки, составляла 130–150 пудов с десятины, в зажиточных крестьянских, имевших много скота, а значит, много навоза, — 70 пудов, середняцких — 50 пудов, бедняцких — 35 пудов и ниже. Кто хочет, может провести тот же расчет питания семьи, исходя из урожайности в 35 пудов, но без лошади или коровы.
Так вот: накануне 1917 года в Российской империи бедняцких хозяйств было 75%. То же соотношение осталось и после революции, разве что большевистское правительство лукаво разделило бедняков на три категории: батраков (совсем уже нищих), собственно бедняков и маломощных середняков. Около 30% дворов были безлошадными, около 25% не имели коров, 35% не имели пахотного инвентаря (кто не знает — это соха, редко плуг, и простая борона).
В 1927/28 хозяйственном году от сельхозналога ввиду крайней слабости были освобождены 38% бедняцких хозяйств (тем более что от их копеек государству никакого толка не было), а маломощные середняки, составляя 33%, внесли всего лишь 6% всех платежей. Более того, не в силах прокормить себя с земли, не меньше половины хозяйств покупали хлеб. Основным покупателем русского хлеба являлся русский же крестьянин.
Вот и ответьте, пожалуйста, читатели «Эксперта», экономисты и коммерсанты, что со всем этим можно было сделать?
Что делать с лишними людьми?
Основная беда российского аграрного сектора — микроскопический размер хозяйств и их крайняя слабость — появилась, естественно, не в 1920–е годы. Она сформировалась за два века рабовладельческого строя и была закреплена реформой 1861 года. По–своему ее авторы были правы. Они ставили в самые выгодные условия крупные помещичьи хозяйства, давая им землю, деньги (выкуп) и сколько угодно дешевой рабочей силы, чтобы те производили товарный хлеб. Крестьян же попросту бросили на произвол судьбы, да еще взыскали выкупные платежи за землю, ничем не компенсировав двухвековой рабский труд. Реформа была откровенно англо–саксонского типа, то есть по закону джунглей: слабые вымрут, сильные останутся.
Что могли противопоставить крестьяне такому положению дел? Защищаться они не могли, оставалось либо покориться и схватиться друг с другом в свирепой битве за жизнь, либо попытаться выжить всем вместе. Русская деревня выбрала второе, сохранив прежние общинные порядки. Имеющиеся крохи земли делили на всех. Плюс к тому желание получить большой надел и колоссальная детская смертность (еще в 1913 году четверть младенцев умирали, не дожив до года) стимулировали высокую рождаемость. В начале ХХ века на селе, по разным оценкам, насчитывалось от 20 млн до 32 млн лишнего населения. Если брать среднюю цифру — одна шестая населения страны.
Это и было основной бедой русского аграрного сектора: мельчайший размер хозяйств, 25 (в среднем) млн лишнего населения и община, за которую русское крестьянство судорожно цеплялось, чтобы выжить. К началу ХХ века в России начались колоссальные аграрные беспорядки: доведенные до потери инстинкта самосохранения крестьяне принялись грабить помещиков, в которых видели своих главных врагов.
Тогда‑то и задумал саратовский губернатор, ставший вскоре премьер–министром, свою аграрную реформу.
Столыпин прекрасно понимал, что мечта крестьянина — раздел помещичьей земли — не только не принесет пользы русскому аграрному сектору, но загонит его еще глубже в трясину. С помещиками все было в порядке, самые крупные из них уверенно шли к процветанию. Теперь надо 15 млн мелких хозяйств превратить… скажем, в 1 млн крупных и пару миллионов средних и на этом успокоиться.
Как это сделать? Да проще простого: надо разрушить общинное землевладение, дать крестьянам землю в собственность и предоставить все естественному течению вещей. В своей знаменитой речи в Государственной думе премьер говорил: «Необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность… Такому собственнику–хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».
