И так случилось, что именно Евгения Хин оказалась свидетельницей тех трагических минут, когда Галан узнал о начале войны.
«…Запомнилось мне лицо Ярослава в момент чтения первых телеграмм о войне. Сразу исчезла мягкость, огрубели, обронзовели черты, рот сложился во властную горькую складку, глаза, запавшие, глядящие вдаль, уже не видят стоящих рядом, уже устремлены в будущее. Весь он собран как в комок, все тело его напружинилось. И он уже там, у границы. Вперед, сейчас же на фронт!..
Лихорадочно сбрасываются вещи в небольшой чемоданчик, на столе забыты рукописи, в шкафу — белье.
Мы бежим по дороге в деревню. Ярослав протягивает руки ко всем проходящим машинам.
— Ярослав Александрович, подождите, нас завтра всех эвакуируют. Мы уедем вместе все. В Москву…
— Завтра уже поздно… Я должен уехать сегодня, сейчас. Я должен быть во Львове. Я должен быть в армии сегодня…
Пылит машина, притормаживает. Чемоданчик летит в кузов. Ярослав уже вскарабкивается наверх. Удача смягчает его лицо. Он поднимает руку прощаясь. И, как в наплывающем кадре, я вижу его неподвижный взгляд, как будто уже в шлеме лицо, плечи в военной гимнастерке, штык за плечами…»
«Цель — фашизм»
Быть, а не казаться, — девиз, который должен носить в своем сердце каждый гражданин, любящий свою родину.
Н. Пирогов
Фронт в эфире
В первое утро нападения гитлеровской армии на СССР, 22 июня 1941 года, из облаков, нависших над Львовской цитаделью, вынырнули немецкие бомбардировщики. Наполняя воздух ревом моторов, они шли так низко, что ясно можно было разглядеть черные кресты на крыльях…
Увидел эти приметы фашистских самолетов и вышедший вместе с друзьями из столовой Степан Тудор.
Сверкнуло пламя взрыва. Под оглушительный грохот стена многоэтажного дома накрыла пробитые осколками окровавленные тела литераторов-революционеров — Степана Тудора, Александра Гаврилюка и их друзей — польских писателей Софью Харшевскую и Францишека Парецкого.
Так Галан потерял первых боевых друзей…
Ранним утром 30 июня 1941 года ударные части немецкого вермахта врываются на окраины Львова. Загудели, встречая их, колокола многих униатских церквей. Никто уже не спит и в митрополичьем капитуле: все черноризники готовятся встречать желанных гостей с «христианского Запада», которые идут на Восток очищать новые территории для себя и для религиозной экспансии униатской церкви.
Со стороны Яновской Рогатки во Львов врывается батальон Степана Бандеры, прозванный гитлеровцами очень сентиментально «Нахтигаль» («Соловей»).
«Соловьев» ведут по улицам Львова представитель немецкой военной разведки, отвечающий за их политическое воспитание, доктор Теодор Оберлендер, старший лейтенант Альфред Херцнер, отпетый террорист-националист Роман Щухевич и — кто бы мог подумать?! — доктор богословия Иван Гриньох.
Переодетый в мундир немецкого вермахта, капеллан Иван Гриньох бойко печатал шаг рядом с фашистами по мостовым Львова. На его плече желто-голубая ленточка, на кокарде герб националистов — трезуб, на петлицах — крестик, а у пояса, на пряжке которого выбиты слова: «Готт мит унс!» («С нами бог!»), висит в кобуре черный «вальтер», стреляющий теми же самыми патронами, что и немецкие автоматы.
Одна сотня «Нахтигаля» бросается на Замарстиновскую улицу и к Газовому заводу, но основные силы «соловьев», ведомые командирами и капелланом Гриньохом, проходят под аркой стиля барокко прямо к собору святого Юра.
Под той же аркой в начале века проезжал дорогой гость митрополита — австрийский генерал Фидлер, назвавший Шептицкого «генералом армии Христовой», и спустя сорок лет в повторении его маршрута «Нахтигалем» есть своя традиционная преемственность и своеобразная символика.
Площадь перед капитулом, у собора святого Юра, уже заполнена монахами, монахинями-василианками, богомольцами. Они уступают место легионерам «Нахтигаля», и те выстраиваются, устремив свои взгляды на палату митрополита, куда ушли их командиры и прибывший во Львов главный представитель абвера — доктор теологии, профессор Кенигсбергского университета и капитан разведки Ганс Кох.
Шептицкий принимает всех вожаков «Нахтигаля», по-отечески целует своего любимого воспитанника Ивана Гриньоха; и его эксцеленции никак не мешает при этом болтающийся на поясе богослова тяжелый немецкий «вальтер».
После того как все уже обговорено конфиденциально и решено, что Ганс Кох для лучшей координации действий армии и церкви остается жить в палатах митрополита, гости и хозяин поднимают еще по одной рюмке зеленого шартреза, и привратник Арсений выкатывает тяжелое кресло, в котором восседает «князь церкви», на балкон капитула.
С этого невысокого балкона под выкрики «соловьев»: «Хай живе владыка!», «Хай живе украинский Моисей!» — митрополит Шептицкий благословляет легионеров и собравшихся, приветствуя в древнем граде Льва «доблестную гитлеровскую армию».
Гудит древний колокол «Дмитро»; падают ниц монахи; усердно крестятся завтрашние убийцы львовской профессуры — «соловьи»; их духовный наставник Иван Гриньох; и даже бывалый шпион Теодор Оберлендер осеняет свой мундир крестным знамением: один ведь «святой отец» у них, тот самый Пий XII, что молится на Латеранском холме за дарование победы гитлеровскому оружию.
Правда, торжественная церемония благословения «Нахтигаля» Шептицким несколько омрачается тем, что ровно в семь утра над соседней Свято-Юрской площадью появляются в небе два советских краснозвездных штурмовика и дают пулеметные очереди по расположившимся на площади гитлеровцам. С воплями и криками прячутся монахи и монахини в подземельях собора, прижимаются к стенам капитула легионеры из «Нахтигаля» и сам Теодор Оберлендер. Дюжий келейник укатывает в митрополичьи палаты кресло Шептицкого. Но никому из них еще не приходит в голову оценить появление советских самолетов как вестников неизбежного возмездия.
Возмездие придет позднее. А сейчас…
Националистические банды вышли из подполья.
Когда, выражаясь словами отцов-василиан, «дня 30-го июня 1941 года немецкая армия вошла в княжий город Львов», помогать ей с места в карьер стала организованная еще в подполье украинская полиция. На счету у националистических бандитов, навербованных в состав этой полиции из ОУН и прихожан греко-католических церквей, — многие тысячи истребленных и выданных немцам мирных жителей Львова. Один из первых патрулей полицейских по заданию своего командования получил наряд разыскать и арестовать писателя Степана Тудора (гитлеровцы еще не знали о его гибели). Полицаи, ворвавшиеся в квартиру писателя с «черным списком» в руках, были разочарованы: Тудора не было…
Галан представлял, что такое фашизм, и мог предположить издалека, что творилось в его родном городе. Но действительность оказалась страшнее самых мрачных предположений.
С болью слышит он по радио названия городов, в которых прошло его детство, где ему знаком каждый камень, каждый дом. Сейчас они корчатся в огне. Падают грудами битого кирпича костелы, дворцы и башни. Пламя лижет мертвые остовы, под которыми погребены сотни и сотни людей…
Вначале несколько успокаивающими были сводки из-под Перемышля. Еще утром 25 июня из радиорупоров, висевших на улицах и площадях, страна услышала голос Москвы о первой победе на Сане: «Стремительным контрударом наши войска вновь овладели Перемышлем».
Однако эта радостная весть омрачилась другими сообщениями: о попытках противника прорваться на Бродовском и Львовском направлениях.
Вечером 27 июня в очередной сводке Советского Информбюро защитники Перемышля снова услышали высокую оценку своей боевой работы: «На всем участке фронта от Перемышля и до Черного моря наши войска прочно удерживают госграницу…»
Но в том же сообщении Галан слышал вести, которые заставляли в мучительном беспокойстве сжиматься сердце: «На Луцком и Львовском направлениях день 27 июня прошел в упорных и напряженных боях. Противник на этих направлениях ввел в бой крупные танковые соединения в стремлении прорваться через наше расположение, но действиями наших войск все попытки противника прорваться были пресечены с большими для него потерями».
