- А здорово вас восстановили, - говорил он ей на ушко. - Так и тянет поцеловать в девичье ваше ушко.

- Не стоит! - рассмеялась Жозефина. - Астарта этого мне не простит.

- А кто такая Астарта?

- Так мы величаем мадмуазель Генриетту.

- Господи, опять Генриетта, - крепче обхватил талию женщины Жеглов.

- Давайте, договоримся общаться платонически, - чмокнула Жеглова в губы. - Сейчас общаться. А потом, когда все получится, вы пошлете мне весточку, и мы с вами встретимся романтически, скажем, на Венере или в садах Семирамиды?

- Заметано, - сказал Жеглов, и закружил женщину в стремительном танце.

26. Счастье - не форма

Жеглов перетанцевал всех, потом подали молочного поросенка, фазанов, фаршированных куропатками, и перловую кашу в воспитательных целях. Домой он явился лишь в двенадцатом часу. Войдя в номер, увидел Генриетту, в длинном белом платье с короткими рукавами, Генриетту, прямо стоявшую у окна.

- Ты так стоишь, будто бы я тебя бросил, - сказал он ей в спину, довольный тем, что день, судя по всему, далеко еще не закончился.

Она обернулась, и Глеб увидел: женщина улыбается.

- Вы не осуждаете меня? - спросила виновато.

- Напротив, я рад. Не люблю быть один. Присядем?

Они сели рядом.

- Жозефина мне сказала, что вы никто иная, как Иштар-Астарта-Афродита, богиня любви.

- Да, я богиня любви, но любви больше плотской. А хочется чего-то большего.

- Большого хочется всем, - усмехнулся Жеглов. - И мужчинам, и женщинам

- Пойдемте ко мне? - спросила просто, улыбнувшись каламбуру. - Вы ведь спать теперь не сможете?

- Не смогу, если представлю, что нахожусь в пионерском лагере.

- Пионеры – это советские бойскауты? - подошла вплотную, и Жеглов почувствовал запах ее кожи, пленительный и расслабляющий.

- Да. Они обожают гулять по ночам направо, потому что по ночам воспитатели гуляют налево.

- Так пойдемте?

- Пойдемте, - простер руку Жеглов в сторону двери.

Они вышли в парк, не спеша, пошли к «Трем Дубам». Было тепло и тихо. Пахло землей. На своих плацах колоннами выклевывались тюльпаны. В соснах какая-то птица сетовала на бессонницу.

- Вы как здесь оказались? - спросил Жеглов, чтобы не молчать. - Я имею в виду, в Эльсиноре?

- Как многие.

- Как многие?

- Профессор меня воплотил, чтобы тут же пожалеть об этом.

- Пожалеть?!

- Да. Я мешала ему работать.

- Так отправил бы в будущее?

- Я еще не готова. Вы разве не видите, что я... что я – стерва? - игриво улыбнувшись, положила головку ему на плечо.

- А что, стервам там места нет? - губы ее, тонкие и мягкие, расслабляли, заставляли думать о других губах.

- Нет. Там все порядочные, - залилась смехом, - стервы!

- Как это так? - обнял ее Жеглов за талию. Желание комкало его мысли, требовало действий.

- Видите ли, там где все красивы, умны и свободны и нет болезней, секс и любовь не опутаны условностями. Если у людей возникает взаимное стремление, они отдаются друг другу без жадности и задних мыслей.

- Мне говорили, что большинство людей предпочитают там иные формы бытия, бестелесные например.

- А какая разница? Счастье ведь не форма и не материя, а бесконечное единение...

- Но ревность? Люди ревнивы...

- Там невозможно ничего отнять. Там никто никому не принадлежит. И вообще, постарайтесь понять, что нельзя любить что-то одно, единственное. Один Биттлз, одно вино, одно блюдо, одну женщину, наконец. Потому что когда любишь одно, горизонт, весь мир сужается в одну точку, точку зрения. И человек тоже сужается в точку, а точка, как мы знаем из геометрии, не имеет ни объема, ни даже площади. Любить надо, стараться надо любить, не одно, а все, тогда в вас войдет вся Вселенная, все времена и все чувства.

- Понятно. Значит, мне надо учиться этому. И начать надо с того, что я ни у кого не могу ничего отнять. Ни у кого не могу отнять чести, достоинства, душевного спокойствия.

- Да. Там нельзя отнять, там можно только дать.

- Скажите, а вот такое там практикуется? - спросил Жеглов, цепко схватив ее за ягодицу.

- Конечно, - прижалась, посмотрела игриво.

- А такое? - увлек к ближайшей скамейке, согнул податливое тело, заставил упереться ладонями о сидение.

- Да!

- А такое? - поднял сзади полы платья, сорвал трусики.

- Да, да, да!

- А такое?! - расстегнув ширинку, вогнал член в горячее влагалище, - а такое?! Такое?! Такое?!

- Еще, еще, еще! - был ответ.

Застонав, она кончила. Жеглов проделал то же самое. Сказал, чувствуя себя счастливым дураком:

- Кажется, я изнасиловал богиню.

Она без сил села на скамейку.

- Не надо сидеть на холодном, - сказал он. - Матку простудишь.

- Мне было хорошо, - прошептала, ища приязнь в его глазах.

- Вставай, говорю, пошли к тебе. Мне не терпится посмотреть, как это получится в облаках твоей постели.

- Мне сказали, что я могу родить от тебя умного и смелого мальчика.

- Перестань об этом. Не то я почувствую себя подопытным кроликом.

- Без этого мальчика все, может статься, и не получится. Или получится совсем не то.

- Плевать. Сейчас я хочу в твою постель. Хочу тебя. И чуточку коньяка.

- Пошли? - встала, оправила платье.

- Пошли.

Они двинулись к «Трем дубам».

- А знаешь, почему я это сказала?

- Что?

- О мальчике?

- Почему?

- Потому что хотела убедиться в том, что ты именно тот человек.

- Мне хорошо с тобой. Так, как не было ни с кем...

- Почему?

- У тебя в глазах нет второго плана...

- Никогда не было... - ответила не поняв вопроса.

- Пошли скорее, - взяв ее под руку, повел к «Трем Дубам».

Они любили друг друга всю ночь. И в ее спальне, и в Подземном мире. Утром Генриетте позвонила Аннет Маркофф. Она сказала, что Эльсинор осаждают, и многие уже умерли.

27. Трое в лодке

Оставив женщину в подземелье, Жеглов ринулся к Эльсинору. Еще издали увидел в оконных стеклах пулевые отверстия. Из распахнутого окна фойе третьего этажа свешивался труп фрекен Свенсон. За балюстрадой парадной лестницы лежали трупы Моники Сюпервьель, Рабле, старшей медсестры Вюрмсер. У дверей Эльсинора стояли вооруженные люди, одетые в маскировочные комбинезоны. Жеглов сказал им, что по приказу Министра внутренних дел СССР расследует безобразия, творящиеся в Эльсиноре, показал удостоверение, и был после обыска пропущен. В тамбуре, у стены, сжимая мертвыми руками «Узи», лежал умиравший Жерфаньон. Жеглов, желая оказать помощь, присел рядом, однако консьерж недвусмысленно дернулся и застыл. Закрыв ему глаза, Жеглов прошел в фойе. Посреди, рядом с трупом Жюльена Жерара, лежал труп доктора Мейера. Рядом остывали два отстрелявшихся автомата АК-2у. Крови было много. На ступеньках лестницы на второй этаж головой вниз лежала Аннет Маркофф. Во лбу у нее была дырка. На диване под картиной «Свобода на баррикадах» - сидел вооруженный араб в арафатке.

- Freedom to Palestine! - сказал ему Жеглов, по-ротфронтовски подняв кулак.

- Хрен им в сраку, а не Палестину, - появившись со стороны профессорского кабинета, сказал на чистом русском горбоносый человек с чувственным ртом. В руках у него был АКМ с двумя рожками, скрепленными синей изолентой.

- Это вам хрен в сраку, - незлобиво ответил палестинец, по-видимому, учившийся в Лумумбарии и женатый, судя по выговору, на украинке. - Сбросим годков через сто в море, факт. Поплаваете еще говном.

- Кончай базар! - плотный детина, скрипя паркетом, выдвинулся из коридора напротив. До синевы выбритая голова и полное отсутствие бровей делали его похожим на Фантомаса.

- Ну как люки? Не открыл?- спросил его араб.

- Нет. А тротила у нас нет, ответил бритоголовый, прежде чем обратить взор на Жеглова.

- Я что-то не врубаюсь, - проговорил тот. - Вы что, трое в одной лодке, не считая собаки?