— Что-то — да. К сожалению. — Он вздохнул.

— Город в сердце леса, — говорил тем временем лорд Аттертон, — руины былого великолепия. Чудесный город…

«Этот человек идет ради славы, — подумал отец Игнасио. — Его жена — ради любви, а вот Томпсон — ради денег. Такие всегда идут ради денег. И, конечно, они ничего не боятся. Они твердо знают, что может быть, а чего не может быть никогда».

Отец Игнасио поднялся.

— Пойдемте, сударыня, — сказал он, — сестра Мэри устроит вас.

Она тоже встала, обратив к нему чистые серые глаза.

От миссии к госпиталю теперь был брошен тростниковый настил — грязь хлюпала и проступала сквозь стебли, но, по крайней мере, можно было пройти.

Он остановился на пороге госпиталя, пропустив женщину вперед, и тихо позвал:

— Сестра Мэри!

Сестра Мэри, сидевшая у постели больного, обернулась к ним. Обернулся и больной — он, приподнявшись, смотрел на них, и то ли стон, то ли возглас удивления сорвался с его губ.

— Арчи, — сказала леди Аттертон. — Боже мой, Арчи!

— Так значит, ты теперь леди Аттертон, — молодой человек издал нервный смешок. — Как удачно все сложилось, не правда ли?

— Ричард был очень добр ко мне. Как ты мог, Арчи? Как ты мог меня оставить? Одну, в чужой стране? Среди чужих людей! Как ты мог?

— Что ты такое говоришь, Элейна? Зачем? После того, как ты… как ты разбила мне сердце, после того, как…

Мэри смотрела на них, приоткрыв рот, на скулах ее пылали два ярких пятна.

— Мэри, — сказал отец Игнасио, — проводи леди Аттертон. И помоги ей устроиться.

Он коснулся плеча белокурой женщины.

— Ступайте, сударыня.

— Да, — сказала она, — да.

В глазах ее стояли слезы.

— Я устроила ее, отец Игнасио, — сказала Мэри. — Она плачет.

Мэри прижала ладони к груди.

— Я… не понимаю. Она говорит… это он оставил ее. Одну, без помощи и поддержки. Они были обручены еще там, дома, и она приехала к нему сюда, в колонию, и день свадьбы был уже назначен, но он даже не встретил ее в порту. Как такое может быть?

— Не знаю.

— Он говорил совсем другое. Я поверила ему, отец Игнасио, он… он тоже плакал, когда рассказывал о ней!

— Ты хочешь спросить меня, — вздохнул отец Игнасио, — кто из них лжет?

— Ну, да.

— Быть может, она. Лорд Аттертон — выгодная партия, не чета мелкому колониальному чиновнику.

— Дурная женщина? — с затаенной надеждой в голосе спросила сестра Мэри.

— Дагор, — скрипуче сказал старик. Отец Игнасио совсем забыл о нем. Туземец сидел на крыльце под пальмовым навесом, рассеянно подставив ладонь под стекающую с листьев струйку воды.

— Что?

— Рядом с дагором никто не знает правды.

— Верно, — сказал отец Игнасио. — Демоны, — он торопливо перекрестился, — могут заставить одержимого видеть и помнить то, чего не было.

— Зачем?

— Не знаю. Кто может постичь намерения демона?

«Лучше бы он умер, — подумал отец Игнасио, — наш молодой Глан, лучше бы он умер в лесах… хотя нет, что я говорю. Тогда бы душа его погибла безвозвратно, а пока он жив, его еще можно спасти. Но как?»

— Почему я, — шептал он, и Распятый глядел на него из полумрака часовни, — святая Мария, почему именно я…

«Они уйдут, — повторял он про себя по дороге к госпиталю. — Дождь кончится, и они уйдут. Слава Богу!

Почему мне так тревожно? Достойные люди, белые люди, а я так долго не видел белых людей».

Отец Игнасио уже протянул руку, чтобы откинуть полог, закрывающий дверь в госпиталь, но замер. Из полутьмы доносился тихий шепот.

Он кашлянул, шепот стих.

Он вошел.

Леди Аттертон и молодой Арчи сидели друг против друга: он — на кровати, она — на табуретке. В своих исхудалых руках он сжимал ее руку.

— Я подумала, — сказала Элейна, словно оправдываясь, — нам надо позабыть обиды. Арчи был на пороге смерти. Неужели я…

— Мне уже легче, — торопливо сказал молодой человек. — Не тревожься, не терзай себя.

Отец Игнасио обернулся. Из сумрака на него сверкнули расширенные блестящие глаза.

— Сестра Мэри? — удивился он. — Что вы тут делаете, дитя мое?

— А она? — сдавленным голосом спросила девушка. — Что она здесь делает?

— Дорогая моя, я просто пришла проведать… — снисходительно начала женщина, но не успела договорить.

Сестра Мэри уже стояла у изголовья постели. Отец Игнасио протянул руку, пытаясь задержать ее, но не успел. Два красных пятна по-прежнему пылали у нее на щеках.

— Как благородно с вашей стороны — проведать больного! А вдруг он заразен? Вы не боитесь заболеть, а, прекрасная леди?

Она рассмеялась сухим истерическим смехом.

— Но Арчи сказал мне…

— Чем он болен, да? Ты сказал ей, Арчи?

Тот молчал, опустив голову, и не успел отреагировать, когда руки, привыкшие к тяжелой работе, обвили его шею и с силой рванули ворот рубахи. Полотно, треснув, разошлось.

— Гляди, женщина!

— Мэри! — воскликнул молодой человек с мукой в голосе. Он пытался то оттолкнуть ее, то заслониться руками.

— Боже мой, — прошептала леди Аттертон. — Она непроизвольно положила руку на горло и застыла так, лишь бледные губы чуть шевелились.

В наступившей тишине звучал смех Мэри — громкий, торжествующий.

— Лихорадка — паршивая штука, — сказал Томпсон. — В бреду что только не померещится. Я как-то подцепил такую. Мне казалось, что у меня две головы, представляете?

— Но ему не кажется, — сухо возразил лорд Аттертон. — У него действительно две головы. Боже мой, я никогда… Вы слыхали раньше о чем-нибудь подобном, отец Игнасио?

— Краем уха. В домах призрения, в больницах, даже городских, иногда рассказывают странные вещи.

— И что это, как вы думаете? Какой-нибудь неизвестный науке паразит?

— Скорее, демон, — вздохнул отец Игнасио.

— Бросьте, это антинаучно.

— А я не ученый. Я священник.

— Какое-то высокоорганизованное существо, — продолжал рассуждать лорд Аттертон, — возможно, даже разновидность обезьян…

— Или людей, — спокойно подсказал Томпсон.

— Ну… нет, скорее, низших обезьян. Зачем подвергать себя опасности, строить гнезда, разыскивать пищу, когда можно получить все сразу. Они начали как-то… привлекать к себе людей, приваживать…

— Как может такая мерзость кого-то привлечь?

— Возможно, играя на чувстве сострадания. Симпатии. Возможно, особый запах, вызывающий у человека привыкание. Привязанность. Желание никогда не расставаться. Постепенно контакт все ближе. Все теснее. Пока наконец носитель и паразит не сращиваются в единое целое. Бедняга Арчи, должно быть, подцепил своего наездника случайно, поскольку это сугубо местный паразит. Где-то в сердце леса могут прятаться целые поселения, пораженные…

— Обезьяны, сударь мой, не разговаривают, — возразил отец Игнасио, — а я сам слышал: эта мерзость владеет человеческой речью. И не туземным наречием, нет…

— Ну, — снисходительно пояснил лорд Аттертон, — это вполне понятно. У них общая нервная система. Они, в сущности, одно целое. И если даже бедный юноша пребывает в неведении, его спутник…

«Идиоты, — думал отец Игнасио, и кровь пульсировала в охваченном лихорадкой мозгу, — несчастные дураки. Они не способны узнать демона, даже когда наступят на него. Ах, хоть бы этот Аттертон убедился, что от больного нет никакого проку, убедился и ушел искать свой затерянный город!»

— Так вы говорите, он куда-то направлялся, ваш пациент? — в глазах Аттертона двумя сверкающими точками отражалось пламя лампы. — Куда?

— Он был болен, — сухо сказал отец Игнасио, — не в себе.

Сам он ощущал озноб и жар одновременно. Сырость проникла в кости, суставы распухли и ныли, в ушах стоял непрерывный звон.

«Опять, — подумал он, — опять начинается. Иисус, Святая дева, только не это, только не сейчас».

— Послушайте, сударь, — он помотал головой, чтобы отогнать дурноту, но от этого стало только хуже, — здесь лишь хижины. Жалкие хижины, построенные на сваях, чтобы уберечься от змей и ядовитых насекомых, да еще ограды из кольев, с которых скалятся черепа. Считается, они отпугивают злых духов, понимаете?