Не следует упускать из вида эту постоянную борьбу при оценке деятельности Бисмарка. Она более, чем все иное объясняет важную тенденцию в политике Бисмарка как раз в первые богатые событиями и драматические восемь лет — в годы основания империи. Часто говорили о "бонапартизме" Бисмарка и в его политике между 1862 и 1871 годами находили наполеоновские черты. Несправедливо: Бисмарк ведь не был узурпатором и никогда не в мыслях у него не было поставить себя на место легитимного короля; "Революцию в Пруссии делают только короли", — сказал он как-то при случае. Но одно общее у него действительно было с Бонапартом: как и он, Бисмарк постоянно находился под давлением успеха — хотя и не шла речь о нелегитимном троне, как у того, но тем не менее о его собственном положении. Ведь король мог в любой момент отстранить его от должности — как это позже действительно сделал Вильгельм II, — а уж во врагах, работавших над его свержением (в том числе в тесном окружении короля), как и в конкурентах, полагавших, что могут делать его работу лучше него и охотно занявших бы место Бисмарка, никогда не было недостатка. Он постоянно должен был делать себя незаменимым; для этого ему нужны были постоянные кризисы (ведь на переправе коней не меняют) и постоянные успехи (ведь успешного министра не так легко увольняют). Это с одной стороны объясняет воинственность, с которой Бисмарк в его первые годы правления прямо-таки искал и обострял кризисы, а с другой стороны "осторожность часовщика" (удачное выражение биографа Бисмарка Людвига Райнерса), с которой он снова и снова поступал при решении своих задач. Но это объясняет еще кое-что важное: а именно навязчивое стремление к успеху, которое вынуждало Бисмарка не только пренебрегать принципами и быть неразборчивым в своих средствах, но и даже менять свои цели, в зависимости от того, какая из них обещала ему самый быстрый и самый гарантированный успех.
Сам Бисмарк в старости, когда работал над легендой о себе, представлял иногда это так, будто с самого начала был нацелен на основание Империи, а триумфальную сцену провозглашения кайзера в Версальском замке на всех своих прямых и окольных путях всегда держал так сказать перед внутренним взором как неколебимую конечную цель. Не может быть ничего более ложного. "Однообразие в делах никогда не было моей чертой", — говорил он сам. Какие цели он ставил в данный момент для прусской политики, зависело для него всегда от того, что в данный момент обещало успех. Например, ссылаясь на войну с Данией в 1864 году, в одной из речей он обстоятельно высказался так: "Я постоянно держался той точки зрения, что персональная уния (между Данией и Шлезвиг-Гольштейном) была лучше, чем то что существовало, что самостоятельный правитель был лучше, чем персональная уния, и что объединение с прусским государством было лучше, чем самостоятельный правитель. Что из этого было достижимо, на это могли бы ответить единственно лишь события". Точно так же было и в войне с Австрией и с Германией в 1866 и в войне с Францией в 1870 году: постановка цели каждый раз зависела от ее достижимости, а не наоборот. Можно прямо-таки назвать это секретом успехов Бисмарка: кто каждый раз ставит в качестве цели достижимое, тот может быть вполне спокоен, что он всегда достигнет своей цели. Разумеется, при этом существует опасность, что достигнутое в конце концов может оказаться не стоящим того, чтобы к нему стремиться. Что же касается основания Германской империи, то существует достаточно свидетельств того, что Бисмарк сам долго сомневался, стоящая ли это задача для Пруссии, и еще интереснее, чем её история, это меры, принимавшиеся Пруссией против опасностей, которые она содержала для Пруссии и которые он вполне видел. Но пришло время кратко представить историю прусского основания Империи Бисмарком, то есть историю Пруссии в чрезвычайно драматические годы с 1862 по 1871.
Своему назначению на должность прусского премьер-министра в сентябре 1862 года Бисмарк был обязан тяжелому конституционному конфликту, произошедшему между королем и парламентом из-за уже упомянутой военной реформы, которую начал продвигать сам король. Это была ситуация, подобная той, что двумя столетиями ранее в Англии привела к большой гражданской войне и в конце концов стоила королю Карлу I головы: король и парламент сражались за верховное право распоряжаться вооруженными силами. Ни одна из сторон не желала уступать. Вильгельм I, брошенный своими министрами на произвол судьбы, устрашаемый своей семьей ужасными картинами обезглавливания английского короля Карла I, намеревался уже отречься от престола, когда ему был предложен в качестве спасителя Бисмарк, ранее завоевавший известность своими речами как твердый монархический реакционер.
Нельзя не поддаться искушению и на мгновение подумать о том, как пошла бы дальше прусская история, если бы Вильгельм I в 1862 году действительно отрекся от престола, что он уже намеревался сделать. Его сын Фридрих III тогда правил бы не три месяца, как это было позже в действительности, а 26 лет. Фридрих III был либералом. Под влиянием своей политически весьма активной жены-англичанки он разрешил бы конституционный конфликт уступкой и сделал бы прусскую монархию парламентской монархией по английскому образцу. Пруссия превратилась бы в маленькую континентальную Англию. О Бисмарке при королевской чете Фридрихе и Виктории никто бы и не услышал. Весьма маловероятно, что управляемая парламентом Пруссия смогла бы объединить Германию при сопротивлении Франции, России, Австрии и немецких второстепенных государств, при поддержке только лишь немецких либералов и при симпатии Англии. Но вполне можно при этом представить себе, что Пруссия в этом случае существовала бы и поныне.
Это между делом: вернемся же к действительности. Бисмарк рекомендовал себя королю как его верный оруженосец, который будет охранять королевскую власть от господства парламента вплоть до эшафота. Он сделался для короля совершенно незаменимым. Но он не сделал никакого государственного переворота. Более того, конституционный конфликт он умно удерживал в состоянии равновесия в течение пяти лет, пока он наконец в совершенно изменившихся обстоятельствах он не был разрешен уступкой парламенту по существу, а королю по форме. Эти пять лет Бисмарк использовал для целого ряда смелых, рискованных и в целом непопулярных, а для короля тревожных, но точнейшим образом просчитанных и увенчанных блестящим успехом, связанных двумя краткими войнами внешнеполитических акций, конечным результатом которых были совершенно новая Пруссия и совершенно новая Германия.
Бисмарк с юных лет был последовательным консерватором, приверженцем системы Меттерниха и радикальным противником либерализма, национализма и революции 1848 года. В 1850 году, как мы уже видели, он защищал капитуляцию в Ольмюце, и как раз поэтому он вскоре после этого был назначен прусским посланником в бундестаг во Франкфурте, где оставался в течение восьми лет. Но в течение этих восьми лет он учился заново.
Бисмарк именно был не только консерватором, он был также типичным пруссаком, и он был реалистом. Как пруссак он был уязвлен надменной австрийской политикой эры Шварценберга, которой он противостоял во Франкфурте. Как реалист он видел, что разрыв между Австрией и Россией со времени Крымской войны был неизлечим и что старая европейская система все более подрывалась ревизионистской политикой Наполеона III. Свой вывод он сделал уже в 1856 году, "что в недалеком будущем мы должны будем сражаться за свое существование с Австрией", и что может стать возможным получить для этого благорасположенный нейтралитет России и Франции. Да, он пошел еще дальше. Борьба Пруссии с Австрией по необходимости будет происходить в Германии и за Германию — "В соответствии с политикой Вены Германия слишком тесна для нас обеих; мы обе распахиваем одну и ту же спорную пашню", — и в Германии Пруссии также нужны были товарищи по союзу. Как реалист Бисмарк осознавал, что германские правители никогда не станут ими. В 1859 году он заявил одному озадаченному интервьюеру, что у Пруссии в Германии только один истинный товарищ по союзу: немецкий народ.
